VI
— По нашим подсчетам, потери русских составляют тридцать тысяч убитых, — сообщил Вальтер Людендорфу. Он старался не давать волю ликованию, но германские войска нанесли противнику такое сокрушительное поражение, что он просто не мог согнать с лица улыбку.
Людендорф сохранял над собой полный контроль.
— А пленные?
— По последним подсчетам, около девяноста двух тысяч, господин генерал.
Цифры ошеломляли, но Людендорф выслушал ответ по-прежнему спокойно.
— Есть ли генералы?
— Генерал Самсонов застрелился. Мы нашли его тело. Мартос, командующий Пятнадцатым корпусом, взят в плен. Мы также захватили пятьсот орудий.
— Подводя итог, — сказал Людендорф, наконец поднимая голову от своего походного стола, — можно сказать, что Вторая армия русских стерта с лица земли. Ее больше не существует.
Вальтер не мог сдержать широкой улыбки.
— Так точно, господин генерал.
Людендорф не улыбнулся в ответ.
— В свете последних событий эта новость выглядит еще более нелепой.
Он помахал листком, который только что изучал.
— Прошу прощения?
— Нам шлют подкрепление.
— Что? Прошу прощения, господин генерал… Подкрепление? — ошеломленно переспросил Вальтер.
— Я так же удивлен, как и вы. Три корпуса, да еще кавалерию.
— Откуда же?
— Из Франции, где каждый человек на счету!
Вальтер вспомнил, что Людендорф участвовал в разработке плана Шлиффена, по своему обыкновению, работал энергично и тщательно, и досконально знал, сколько требуется во Франции патронов, людей и лошадей.
— Но почему? — воскликнул Вальтер.
— Не знаю, но предположить могу, — с горечью сказал Людендорф. — Это политика. Должно быть, княжны и графини в Берлине пришли к супруге кайзера со слезными просьбами спасти родовые поместья от разорения, которому их подвергнут русские. И Генеральный штаб дрогнул под этим натиском.
Вальтер почувствовал, что краснеет. Его мать тоже была в числе просительниц, осаждавших супругу кайзера. Было понятно, что женщины молили о защите, но то, что военное командование поддалось их уговорам, рискуя изменить этим ход войны, было непростительно.
— Разве не об этом только и мечтает Антанта? — сказал он возмущенно. — Французы уговорили Россию вступить в войну как можно скорее, не подготовив армию — как раз для того, чтобы мы запаниковали и перебросили войска на Восточный фронт, ослабив таким образом наши позиции во Франции!
— Именно. Французам приходится туго: мы превосходим их в числе и технике, они вынуждены отступать. Единственная их надежда — что мы будем вынуждены воевать на два фронта. И вот — их желание исполнилось!
— Значит, несмотря на нашу грандиозную победу на Восточном фронте, — сказал Вальтер, — русские добились стратегического преимущества для своих союзников на западе!
— Да, — сказал Людендорф. — Именно так.
Сентябрь — декабрь 1914 года
Фиц проснулся от женских рыданий.
Вначале он решил, что плачет Би. Потом вспомнил, что жена в Лондоне, а сам он в Париже. Женщина рядом с ним — не двадцатитрехлетняя беременная графиня, а девятнадцатилетняя французская официантка с ангельским личиком.
Он приподнялся на локте и взглянул на нее. У француженки были красивые светлые ресницы. Когда опускала взгляд, они были похожи на сложенные крылья бабочки. Сейчас на них дрожали слезинки.
— J’ai peur, — всхлипнула она. — Я боюсь.
Он погладил ее по голове.
— Calme-toi, — сказал он. — Успокойся.
От женщин вроде Жиннет, или Жини, как все ее называли, гораздо легче учиться языку, чем с учителем, подумал Фиц. Жини, да и Жиннет, — странное имя для девушки, скорее всего, по-настоящему ее зовут как-нибудь совсем обыкновенно, положим, Франсуаза.
Утро было ясное, в открытое окно дул теплый ветерок. Фиц не слышал ни канонады, ни топота марширующих ног.
— Париж пока не пал, — пробормотал он обнадеживающе.
Зря он так сказал: она зарыдала с новой силой.
Фиц посмотрел на наручные часы. Половина девятого. Ровно в десять ему нужно быть в гостинице.
— Если немцы войдут в Париж, ты обо мне позаботишься?
— Конечно, chérie,[14] — сказал он, стараясь звучать как можно убедительнее. Конечно, он позаботится — если у него будет на это время.
— А они войдут? — тихо спросила она.
Если бы он знал! Германская армия оказалась в два раза больше, чем это предполагала французская разведка. Она стремительно прошла через северо-восток Франции, побеждая во всех боях. И эта лавина подошла с севера к Парижу, а вот насколько близко, ему предстояло узнать в ближайшие пару часов.
— Кое-кто говорит, что город защищать не будут, — сказала Жини сквозь слезы. — Это правда?
Этого Фиц тоже не знал. Если Париж окажет сопротивление, германская артиллерия его разрушит. Прекрасные здания превратятся в развалины, широкие бульвары будут изрыты воронками, от бистро и магазинов не останется камня на камне. Городу просто необходимо сдаться — чтобы всего этого избежать.
— Может, тебе будет лучше, — сказал он с напускной веселостью. — Будешь спать с толстым прусским генералом, а он станет звать тебя Liebling…[15]
— Не нужен мне прусский генерал! — Ее голос перешел на шепот. — Я люблю тебя.
Может, и любит, подумал он. А может, он для нее — средство вырваться отсюда. Все, кто мог, уезжали из города, но это было непросто сделать. Почти все личные автомобили были реквизированы. В любой момент могли отобрать под военные нужды и поезда, высадив штатских пассажиров в чистом поле. А чтобы доехать в Бордо на такси, требовалось полторы тысячи франков — столько стоил небольшой домик в провинции.
— Может, они и не войдут, — сказал Фиц. — Силы их, похоже, на исходе. Они шли сюда с боями целый месяц. А так не может продолжаться вечно!
Он и сам в какой-то мере верил в то, что говорил. Французы отступали, но ожесточенно сопротивляясь. Солдаты были измотаны, голодны и деморализованы, но почти никто не попал в плен, и потеряно было лишь несколько пушек. Невозмутимый главнокомандующий генерал Жоффр объединил войска союзников и отвел на позиции к юго-востоку от города для переформирования. Он безжалостно уволил из старшего офицерского состава французской армии всех, кто не отвечал его требованиям: двоих командующих армиями, семерых командиров корпусов и дюжину других высших офицеров безжалостно сместили с постов.