— Я очень постараюсь.
II
Гас Дьюар тяжело переживал провал своей европейской миссии.
— Какой провал? — говорил Вудро Вильсон. — Да что ты! Ты же добился того, что немцы предложили мирные переговоры. И вовсе не твоя вина, что англичане и французы послали их к чертям. Можно привести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить.
Но правда заключалась в том, что Гасу не удалось свести враждующие стороны даже для предварительного обсуждения. Поэтому с еще большим рвением он стремился выполнить следующее важное поручение, которое Вильсон ему дал.
— Буффальский литейный завод закрыт из-за забастовки, — сказал господин президент. — А без винтов и пропеллеров, которые они выпускают, остановилось производство кораблей, самолетов и военного транспорта. Ты ведь из Буффало — так съезди туда и заставь их вернуться к работе.
Приехав в родной город, Гас в первый вечер обедал у Чака Диксона, с которым когда-то соперничал за внимание Ольги Вяловой. У Чака и его молодой жены Дорис был особняк в викторианском стиле на Эльмвуд-авеню, параллельной Делавэр, и каждое утро Чак садился на кольцевой трамвай и ехал на работу в банк своего отца.
Дорис была симпатичная девушка и немного походила на Ольгу. Гас, глядя на молодоженов, задавался вопросом, насколько ему пришлась бы по душе такая семейная жизнь. Когда-то он мечтал каждое утро просыпаться рядом с Ольгой, но это было два года назад, а теперь, когда действие ее чар прошло, он решил, что, пожалуй, предпочитает свою холостяцкую квартиру в Вашингтоне.
За бифштексом и картофельным пюре Дорис спросила:
— Отчего же президент Вильсон не сдержал свое обещание не вступать в войну?
— Следует отдать ему должное, — мягко ответил Гас. — Он три года боролся за мир. Но его не желали слушать!
— Но из этого же не следует, что мы тоже должны вступить в войну.
— Дорогая, ведь немцы топят американские корабли! — с укоризной воскликнул Чак.
— Так велите американским кораблям не заплывать в зону военных действий! — сердито сказала Дорис, и Гас догадался, что они уже спорили об этом. Наверное, ее гнев усиливало опасение, что Чака тоже могут призвать.
Для Гаса эти вопросы были слишком мелкими деталями для страстных споров о добре и зле. Он примирительно сказал:
— Да, это был бы выход, и президент думал об этом. Но это значило бы позволить Германии диктовать нам, куда американским кораблям можно плыть, а куда — нет.
— Мы не должны позволять помыкать собой! — возмущенно сказал Чак. — Ни Германии и никому другому!
Дорис была непреклонна:
— Если это спасет жизни, то почему бы и нет?
— Похоже, большинство американцев разделяют точку зрения Чака, — сказал Гас.
— Но это ничему не поможет!
— Господин Вильсон считает, что политик и общественное мнение — словно парусник и ветер: паруснику следует использовать энергию ветра, но никогда не идти прямо против него.
— Но зачем проводить мобилизацию? У нас есть профессиональные военные. Люди, которые служат в армии добровольно.
— В нашей армии сейчас сто тридцать тысяч человек. Во время войны это ничто. Нам понадобится как минимум миллион.
— Но в банке у нас все рады — слов нет! — сказал Чак. — У нас столько денег вложено в компании, поддерживающие Антанту… Если Германия победит, и французы с англичанами не смогут заплатить долги — нам придется туго.
Дорис озабоченно нахмурилась.
— Я этого не знала.
Чак успокаивающе похлопал ее по руке.
— Не волнуйся, милая. Этого не случится. Антанта победит, особенно если ей протянут руку помощи Соединенные Штаты Америки.
— И у нас есть еще одна причина воевать. Когда война закончится, Соединенные Штаты смогут на равных участвовать в принятии послевоенных решений. Может, на первый взгляд эта причина кажется несущественной, но Вильсон мечтает создать Лигу Наций, благодаря которой можно будет в дальнейшем решать конфликты, не убивая друг друга… — Он взглянул на Дорис. — Думаю, это вам должно понравиться.
— Конечно.
— А что привело вас домой, Гас? — сменил тему Чак. — Кроме желания объяснить нам, простым гражданам, мотивы президента.
Гас рассказал им о забастовке. Говорил непринужденно, как и положено за столом, но на самом деле полученное задание его волновало. Буффальский литейный завод имел особое значение для победы, а Гас не вполне представлял себе, как заставить людей вернуться к работе. Вильсон незадолго до перевыборов прекратил шедшую по всей стране забастовку железнодорожников, и, кажется, считал вмешательство в производственные споры естественной составляющей политической жизни. Гас же воспринимал это поручение как тяжкое бремя.
— А ты знаешь, кто хозяин завода?
Да, Гас это выяснил.
— Вялов.
— А кто управляющий?
— Нет.
— Его новоиспеченный зять, Лев Пешков.
— Нет… Этого я не знал, — вздохнул Гас.
III
Забастовка доводила Левку до белого каления. Профсоюз пытался воспользоваться его неопытностью. Левка был уверен, что Брайан Холл и прочие считают его слабаком. И был полон решимости доказать им, что это не так.
Сначала он пытался опираться на разумные доводы.
— Господину Вялову нужно возместить деньги, которые он потерял в тяжелые годы, — сказал он Холлу.
— А людям нужно возместить то, что они потеряли, когда им снизили зарплату! — ответил Холл.
— Но это разные вещи.
— Абсолютно разные, — согласился Холл. — Вы богачи, а они бедняки. Им тяжелее.
Сообразителен был этот Холл — зла не хватало!
Левка отчаянно хотел завоевать расположение тестя. Опасно, когда тобой долго недоволен такой человек, как Джозеф Вялов. Беда в том, что единственным стоящим Левкиным качеством было обаяние, а на Вялова оно не действовало.
Однако с заводом Вялов его поддержал.
— Иногда приходится дать побастовать, — сказал он. — Тут сдаваться нельзя. Надо стоять на своем. Проголодаются — станут благоразумнее.
Однако Левка знал, как быстро Вялов мог передумать.
Впрочем, у Левки был план, как поскорее положить конец забастовке. Он использует силу печатного слова.
Благодаря тестю Левку приняли в члены Буффальского яхт-клуба. В яхт-клуб входило большинство ведущих бизнесменов города, в том числе и Питер Хойл, издатель «Буффало ивнинг адвертайзер». И вот однажды Левка подошел к нему в клубе, располагавшемся в начале Портер-авеню.
«Адвертайзер» была консервативной газетой, вечно призывавшей к стабильности и обвинявшей во всех бедах иностранцев, негров и смутьянов-социалистов. Хойл — импозантный джентльмен с черными усами — был приятелем Вялова.