— Я смотрю на это иначе.
Разговаривать было так трудно оттого, что Левка считал, что это Григорий не понимает главного. И Григорий не знал, что еще сказать, чтобы заставить брата взглянуть на вещи иначе.
— Неужели тебе нужно только это: сигареты, куча одежды и автомобиль?
— Это нужно всем. И вам, большевикам, лучше не забывать об этом.
— Русским нужен хлеб, мир и земля, — сказал он.
— У меня в Америке дочь. Ее зовут Дейзи. И ей три года.
Григорий недоверчиво прищурился.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Левка. — Я не интересовался ребенком Катерины… Как его зовут?
— Вовка.
— Я никогда его не видел. Когда уезжал из Питера, он был еще в проекте. А Дейзи я люблю, и что важнее — она тоже меня любит!
Это Григорий понимал. Он был рад, что у Левки в душе хватает тепла, чтобы любить свою дочку. И хотя ему было не понять Левкиного стремления назад, в Америку, в глубине души Григорий сознавал, что ему было бы легче, если бы не пришлось везти Левку к себе домой. Ему самому, сам себе признался он, было бы куда лучше, если бы Левка вернулся в Америку.
— Думаю, ты делаешь неправильный выбор, но силой тебя тянуть я не собираюсь, — сказал он.
Левка ухмыльнулся.
— Боишься, отобью Катерину? Я ведь тебя знаю!
Григорий опустил взгляд.
— Да, — сказал он. — Отобьешь, потом снова бросишь и предоставишь мне склеивать обломки во второй раз. Я тоже тебя знаю.
— Но ты мне поможешь вернуться в Америку?
— Нет. — Григорий не без удовольствия наблюдал, как лицо Левки исказил страх, но не стал выдерживать паузу. — Я помогу тебе вернуться в Белую армию. А ты сам уже доберешься в свою Америку.
— И как мы это сделаем?
— Поедем на передовую, на нейтральной территории я тебя отпущу. Дальше уж сам.
— Но меня могут убить!
— Нас обоих могут убить. Мы на войне. Но ты всегда выходишь сухим из воды.
IV
Билли Уильямса по грязным улицам Уфы вели из городской тюрьмы в здание коммерческого колледжа, где временно разместилась британская армия.
Заседание военного суда проходило в классе. За столом преподавателя сидел Фиц, рядом — его ординарец капитан Мюррей. Там же был и капитан Гвин Эванс, с тетрадью и карандашом.
Билли был грязен и небрит, а из-за соседства пьяниц и проституток не выспался. Фиц, как всегда, был в идеально выглаженной форме. Билли понимал, что попал в большую беду Вердикт суда можно было предсказать заранее: улики были неопровержимы. Но он решил не сдаваться и не подавать вида, что ему страшно.
Фиц произнес:
— Это военно-полевой суд высшей инстанции, имеющий право судить, когда обвиняемый находится в действующей армии или на заморских территориях, за неимением возможности судить его обычным военным судом высшей инстанции. Для вынесения приговора достаточно трех офицеров в качестве судей или даже двоих, если больше не имеется. Этот суд имеет право приговаривать к наказанию любой степени тяжести вплоть до смертной казни.
Единственное, что мог сделать Билли, — попытаться повлиять на судей, чтобы они смягчили наказание. Возможные варианты: тюрьма, каторжные работы или смерть. Не было сомнений, что Фиц предпочел бы поставить Билли к стенке, самое меньшее — посадить на несколько лет в тюрьму. Целью Билли было заронить в головах Мюррея и Эванса сомнения в справедливости суда, чтобы заставить их настаивать на меньшем сроке.
Поэтому он сказал:
— Где мой адвокат?
— Предоставить вам законного защитника не представляется возможным.
— Вы в этом уверены, сэр?
— Сержант, говорите только тогда, когда к вам обращаются.
— Пусть в протокол занесут, что мне отказали в помощи адвоката, — сказал Билли, сверля взглядом Гвина Эванса — тот один был с тетрадью. Когда Эванс никак не отреагировал, Билли добавил: — Или записи о суде будут ложью? — Слово «ложью» он особо выделил, зная, что это должно оскорбить Фица. Английский джентльмен при любых обстоятельствах должен говорить правду, это входит в кодекс чести.
Фиц кивнул Эвансу, и тот стал писать.
«Первая победа», — подумал Билли и немного приободрился.
— Уильям Уильямс, — сказал Фиц, — вы обвиняетесь по части первой Закона об армии. Обвинение заключается в том, что вы сознательно, находясь на службе в действующей армии, совершили деяние, имевшее целью поставить под угрозу успех вооруженных сил его королевского величества. За это предусматривается наказание вплоть до смертной казни, или любое более мягкое наказание, которое назначит суд.
От повторного упоминания смертной казни Билли бросило в дрожь, но его лицо осталось непроницаемым.
— Что вы желаете сказать в свое оправдание?
Билли глубоко вздохнул и заговорил.
— Я желаю спросить: как вы смеете выдавать себя за беспристрастный суд? — произнес он. — Как смеете вести себя пак, будто наше пребывание в России — законная операция? И как смеете обвинять в предательстве человека, который сражался с вами бок о бок три года? Вот что я желаю сказать.
— Билли, приятель, не надо дерзить, — сказал Гвин Эванс. — Так ты только ухудшишь свое положение.
Билли не намерен был позволять Эвансу говорить с ним снисходительно.
— А вам я бы посоветовал, — сказал он, — не иметь никакого отношения к этому опереточному суду. Когда о нем узнают — а можете мне поверить, статья о нем появится на первой странице «Дейли миррор», — окажется, что пятно позора на вас, а не на мне. — Он перевел взгляд на Мюррея. — Любой, кто имеет отношение к этому фарсу, будет опозорен.
Эванс забеспокоился. Он наверняка не думал, что дело будет предано огласке.
— Хватит! — громко и зло произнес Фиц.
«Отлично, — подумал Билли. — Вот я тебя и достал!»
— Перейдем к доказательствам, — продолжил Фиц. — Капитан Мюррей, прошу вас.
Мюррей раскрыл папку и извлек листок бумаги. Билли узнал свой почерк. Как он и ожидал, это было его письмо Этель.
Мюррей показал ему письмо и произнес:
— Это вы писали?
— А как оно попало к вам в руки, капитан Мюррей?
— Отвечайте на вопрос! — рявкнул Фиц.
— Вы же учились в Итоне, не так ли, капитан? — сказал Билли. — Джентльмен не станет читать чужие письма — по крайней мере, так говорят. Насколько мне известно, лишь официальный цензор имеет право читать письма солдат. Значит, насколько я понимаю, вам это письмо принес цензор… — Он помолчал. Как он и ожидал, Мюррей промолчал. — Или это письмо было получено вами незаконно?
— Вы писали это письмо? — повторил Мюррей.