Мод была слишком потрясена, чтобы заговорить.
— Господин фон Ульрих! Какой приятный сюрприз, — сказала Би.
На нем был легкий летний костюм из бледного серо-голубого твида. Голубой атласный галстук под цвет глаз. Мод пожалела, что на ней простое кремовое зауженное книзу платье — для завтрака с золовкой оно казалось вполне подходящим.
— Графиня, простите мое вторжение, — обратился Вальтер к Би. — Я был по делу в нашем консульстве в Кардиффе — разбирался в неприятной истории с немецкими моряками, повздорившими с местной полицией.
Это была какая-то нелепость. Вальтер — военный атташе, в его обязанности не входило вытаскивать из тюрьмы моряков.
— Доброе утро, леди Мод, — сказал он, пожимая ей руку. — Какой восхитительный сюрприз! Я так рад, что застал вас здесь!
И это тоже ерунда, подумала она. Он специально приехал, чтобы ее повидать. Она уехала из Лондона, чтобы не дать ему возможность уговорить ее — но в глубине души не могла не признать, что ей приятна такая настойчивость и то, что он даже сюда за ней приехал. Она была так взволнована, что смогла сказать лишь обычное:
— Здравствуйте, как поживаете?
— Выпейте с нами кофе, господин фон Ульрих, — сказала Би. — Граф отправился покататься верхом, но скоро вернется. — Она, естественно, решила, что он заехал повидать Фица.
— Благодарю вас, — сказал Вальтер, садясь.
— Вы останетесь на ланч?
— С огромным удовольствием. Но потом мне нужно будет успеть на лондонский поезд.
— Тогда я пойду распоряжусь, — сказала Би, вставая. Вальтер тут же вскочил и отодвинул ей стул. — Поговорите с леди Мод, — добавила она, уходя. — Успокойте ее. Она озабочена международным положением.
Уловив в ее голосе насмешку, Вальтер приподнял брови.
— Все здравомыслящие люди сейчас озабочены международным положением, — сказал он.
Мод стало неловко. Отчаянно пытаясь найти тему для разговора, она указала на «Таймс» и спросила:
— Как вы думаете, это правда, что Сербия призвала семьдесят тысяч резервистов?
— Сомневаюсь, что у них есть семьдесят тысяч резервистов, — серьезно ответил Вальтер, — но они пытаются поднять ставки. Они надеются, что опасность большой воины заставит Австрию действовать осмотрительнее.
— Почему же Австрии требуется столько времени, чтобы составить требования сербскому правительству?
— По официальной версии — они хотят собрать урожай, прежде чем предпринимать действия, в результате которых им может потребоваться начать мобилизацию. А по неофициальной — они знают, что президент Франции и министр иностранных дел находятся сейчас в России, что опасно облегчает задачу союзников договориться о совместных ответных действиях. Так что пока президент Пуанкаре не вернется из Санкт-Петербурга никакой австрийской ноты не будет.
Какая у него ясная голова, подумала Мод. Ей очень нравилась в нем эта черта.
И вдруг спокойствие ему изменило. Маска официальной вежливости спала, лицо исказила боль.
— Пожалуйста, вернись! — внезапно сказал он.
Она открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, но ее так переполняли чувства, что слов не хватило.
— Я знаю, что ты бросила меня ради меня самого, — сказал он с тоской, — но я не могу так! Я слишком тебя люблю.
Мод наконец нашла слова:
— Но твой отец!..
— Пусть он принимает решения относительно своей жизни, я ему подчиняться не намерен… — Его голос опустился до шепота. — Я не могу тебя потерять.
— Но может быть, он прав: может быть, немецкий дипломат не может жениться на англичанке, во всяком случае сейчас.
— Тогда я займусь чем-нибудь другим. Но другой тебя мне не найти.
Ее решимость растаяла, глаза наполнились слезами.
Он потянулся через стол и взял ее за руку.
— Позволь, я поговорю с твоим братом!
Она скомкала лежащую под рукой белую льняную салфетку и промокнула глаза.
— Пока не говори Фицу, — сказала она. — Давай подождем несколько дней, пусть разрешится сербский кризис.
— На это может уйти больше, чем несколько дней.
— Тогда потом мы еще подумаем.
— Я сделаю все как ты скажешь.
— Вальтер, я люблю тебя. Что бы ни случилось, я хочу быть твоей женой.
Он поцеловал ей руку.
— Спасибо! — сказал он твердо и серьезно. — Я так счастлив!
VI
В доме на Веллингтон-роу повисла напряженная тишина. Мама приготовила обед, отец, Билли и дед поели, но за столом почти не говорили. Билли терзала ярость, которой он не мог дать выхода. Во второй половине дня он ушел в горы и долго бродил один.
На следующий день его мысли все возвращались к истории, когда к Иисусу привели женщину, обвиняемую в измене. Сидя на кухне в выходной одежде в ожидании, пока родители и дед соберутся в «Вифезду» на воскресную службу, на преломление хлебов, он открыл Евангелие от Иоанна и нашел главу восьмую. Он перечитывал ее снова и снова. Ему казалось, она абсолютно точно подходит к событиям, произошедшим в его семье.
Он продолжал думать об этом и на службе. Смотрел вокруг, на своих друзей и соседей: миссис Дэй-Пони, Джон Джонс-Лавка, миссис Понти и двое ее взрослых сыновей, Хьюитт-Пудинг… Все они знали, что Этель уволилась из Ти-Гуина и уехала в Лондон, и хотя не знали, почему, догадаться могли. И в душе уже осудили ее. А Иисус — нет.
Пока звучали гимны и импровизированные молитвы, ему становилось все яснее, что Святой дух желает, чтобы он прочел эти строфы вслух. И в конце службы он поднялся и открыл Библию.
Вокруг раздался негромкий удивленный шепот. Все-таки ему было рановато вести молитвенное собрание. Правда, возрастного ограничения не было, Святой дух мог выбрать любого.
— Евангелие от Иоанна, — сказал он. Его голос чуть дрогнул, и он заговорил громче: —…Сказали Ему: Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии… — В «Вифезде» стало очень тихо: никто не ерзал, не кашлял и не перешептывался. Билли читал дальше: —…а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал пальцем на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, подняв голову, сказал им… — Тут Билли остановился и поднял голову. Очень четко, с нажимом, он произнес: —…Кто из вас без греха, первый брось в нее камень.
Все лица до единого были обращены к нему. Никто не шелохнулся.
Билли продолжил:
— И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посредине. Иисус, подняв голову и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи.