Билли не было нужды читать последние слова: он знал их наизусть. Глядя на каменное лицо своего отца, он очень медленно произнес:

— Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и больше не греши.

Он долго стоял молча, потом захлопнул Библию, и этот звук в тишине прозвучал подобно удару грома.

— Это — Слово Божие, — сказал он.

Билли не стал садиться. Он пошел к выходу. Паства, замерев, смотрела вслед. Он открыл огромную деревянную дверь и вышел.

Больше он сюда никогда не возвращался.

Глава девятая

Конец июля 1914 года

Вальтер фон Ульрих не умел играть рэгтайм.

Он мог читать мелодию с листа, это было просто. Он мог брать четкие, сильные аккорды с характерно пониженной седьмой ступенью. Он мог и то и другое — но то, что выходило в результате, не было похоже на рэгтайм. Ему не давался ритм. Музыка, которая у него получалась, была больше похоже на то, что играл уличный оркестр в каком-нибудь берлинском парке. И человека, которому без труда давались сонаты Бетховена, это угнетало.

В то субботнее утро в Ти-Гуине Мод взялась его учить. Они сидели бок о бок за чудесным бехштейновским пианино в маленькой гостиной, залитой солнечным светом из высоких окон, в окружении пальм в горшках. Они играли в четыре руки, их руки переплетались, и Мод смеялась над его напрасными усилиями. Это были мгновения золотого счастья.

Правда, его радость померкла, когда она рассказала, как его отец уговорил ее расстаться с ним. Если бы в тот вечер, вернувшись в Лондон, он увиделся с отцом, не миновать бы взрыва. Но Отто отбыл в Вену, и Вальтеру пришлось подавить гнев. С тех пор он отца еще не видел.

Они с Мод договорились до конца Балканского кризиса держать обручение в секрете. А кризис продолжался, хотя все как будто немного успокоились. С сараевского убийства прошло почти четыре недели, но австрийский император все еще не послал Сербии ноту. Эта задержка позволяла Вальтеру надеяться, что горячие головы уже остыли и в Вене победил здравый смысл.

Сидя в своей квартирке на Пиккадилли за кабинетным роялем, он раздумывал о том, что у австрийцев и без объявления войны много возможностей наказать Сербию и залечить уязвленную гордость. Например, можно вынудить сербов закрыть антиавстрийские газеты и удалить с военной службы и из администрации националистов. Сербы пошли бы на это: хоть это и унизительно, но лучше, чем война, в которой победить невозможно.

И тогда главы великих европейских держав смогли бы сосредоточиться на своих внутренних проблемах. Русские разобрались бы со своими стачками, англичане успокоили мятежных ирландских протестантов, французы уделили бы должное внимание суду над мадам Кайо, убившей редактора журнала «Фигаро» за публикацию любовных писем к ней ее мужа, министра финансов…

А Вальтер смог бы жениться на Мод.

Теперь это стало главной его целью. Чем больше он думал о предстоящих трудностях, тем более решительно стремился их преодолеть. После того как несколько дней он пытался примириться с безрадостным будущим без нее, он как никогда был уверен в своем желании жениться на Мод, и неважно, какую цену им обоим придется заплатить. Жадно следя за ходом дипломатической игры, которая велась на доске Европы, изучая каждый ход, он думал, как тот скажется в первую очередь на жизни его и Мод, а потом уже — на судьбах Германии и всего мира.

Этим вечером ему еще предстояло увидеться с Мод на обеде, а затем на балу у герцогини Суссекской. Он уже надел фрак и белую бабочку. Пора было идти. Но только он опустил крышку рояля, как раздался звонок в дверь, и слуга объявил о приходе графа Роберта фон Ульриха.

Роберт был мрачен. Это было его обычное состояние. Вальтер помнил его беспокойным и несчастным юношей еще со студенческих времен, когда они вместе жили в Вене. Чувства неудержимо влекли его к группе молодых людей, которых его научили считать испорченными. Потом однажды он вернулся домой, проведя вечер с такими же, как он сам — и у него на лице появилось выражение человека, чувствующего свою вину, но готового защищаться. Со временем он обнаружил, что гомосексуальность, как и неверность, официально осуждают, но терпят — во всяком случае, в высших сферах. И он принял свою природу.

Но сегодня Роберт был мрачен по другой причине.

— Я только что видел ноту императора, — едва войдя, сказал он. У Вальтера сильно забилось сердце.

— И что там? — спросил он с надеждой.

— Главное я выписал, — сказал Роберт, подавая ему листок.

— Ее уже доставили правительству Сербии?

— Да, в шесть часов по белградскому времени.

На листке было десять требований. Вальтер с облегчением увидел, что первые три выглядели именно так, как он себе представлял: Сербия должна закрыть либеральные газеты, разогнать секретное общество «Черная рука» и запретить националистическую пропаганду. Может быть, в Вене выиграли спор сторонники мирного урегулирования, с облегчением подумал он.

Четвертый пункт сперва показался ему справедливым: австрийцы требовали удалить с государственных постов националистов. Но этим дело не ограничивалось: они сами собирались предъявить список подлежащих увольнению.

— По-моему, это перебор, — сказал он озабоченно. — Сербское правительство не станет увольнять всякого, кто не нравится австрийцам.

— Куда они денутся, — пожал плечами Роберт.

— Да, пожалуй, — Вальтер надеялся, что ради сохранения мира они пойдут на это.

Но худшее было впереди.

В пункте пять говорилось, что Австрия поможет Сербии в подавлении антиавстрийской деятельности. А в шестом пункте Вальтер с отчаянием прочел требование позволить делегатам от австрийского правительства участвовать в расследовании сараевского убийства.

— Но Сербия будет вынуждена отказаться! — воскликнул Вальтер. — Это же означает утрату самостоятельности.

Лицо Роберта потемнело еще больше.

— Вряд ли, — бросил он.

— Ни одна страна в мире не пойдет на такое!

— А Сербия пойдет. Или будет уничтожена.

— Австро-Венгрия начнет войну?

— Если понадобится.

— Но эта война может охватить всю Европу!

Роберт погрозил указательным пальцем:

— Вовсе нет, если другие правительства будут вести себя разумно.

«В отличие от твоего», — подумал Вальтер, но ничего не сказал и продолжил чтение. С остальными пунктами, несмотря на безапелляционную манеру изложения, еще можно было смириться: арест заговорщиков, пресечение пересылки оружия на территорию Австрии и запрет на антиавстрийскую пропаганду.

Ответ следовало дать в течение сорока восьми часов.

— О господи, это жестко… — сказал Вальтер.

— Те, кто выступает против Австрийского императора, не вправе ожидать снисхождения.