На следующее утро Магнус Раксфорд пришел снова, чтобы повторить свое предложение; на этот раз я его приняла.
В пасмурное весеннее утро, за несколько часов до того, как выйти замуж за Магнуса Раксфорда, я снова стояла у могилы Эдуарда. Сомнения овладели мною в тот же самый день: сообщая Аде и Джорджу о своем согласии, я расслышала в собственном голосе нотки напускной радости и увидела, как мое собственное смущение отразилось на их лицах. Почему я не сказала Магнусу на следующий же день, что я изменила свое решение? В конечном счете, это же прерогатива женщины — решать «да» или «нет». Потому что я дала слово; потому что я отказала ему в первый раз; потому что он удостоил меня своим доверием — причины множились, словно головы Гидры. Я порвала в клочки десятки листков с попытками написать Магнусу письмо, объясняя, что не могу выйти за него замуж, потому что не могу любить его так, как жена должна любить своего мужа: каждый раз, как я добиралась до этого «потому что», я слышала, как он отвечает: «Я не ожидаю столь многого: я лишь надеюсь, что со временем вы меня полюбите».
Я не могла понять, как сама согласилась на столь многое: в течение всего одного часа в саду пасторского дома я не только приняла предложение человека, которого едва знала, но еще и назначила день бракосочетания меньше чем через три месяца. Магнус сказал тогда, что, хотя он вполне готов венчаться в церкви, будет лицемерием с его стороны не заявить о том, что он не может считать себя истинным христианином, и, согласившись с этим, я неожиданно для себя самой согласилась на гражданскую церемонию заключения брака по специальному разрешению архиепископа; церемония должна состояться в последнюю субботу марта. И прежде чем я успела собраться с мыслями, он ушел, чуть коснувшись губами моего лба. А когда появился на следующий день, то для того, чтобы предложить мне свадебное путешествие в любую страну мира: оно может продлиться столько времени, сколько я пожелаю; я же ответила — нет, я хочу сразу начать нашу обычную совместную жизнь (подумав, что тогда я не так скоро останусь с ним совсем одна). Но потом эта мысль показалась мне такой немилосердной (ведь он готов был отложить свою работу ради того, чтобы доставить мне удовольствие), что я почувствовала, что неспособна высказать ему свои сомнения, как решила сделать накануне.
И действительно, казалось, что ему от меня больше ничего и не надо, как только чтобы я стала его женой, делила с ним судьбу и то, чем он владеет, а в остальном жила бы более или менее так, как мне заблагорассудится, пока он занят своей работой, — то есть ничего, кроме того, чтобы родить ему сына. Я изо всех сил отгоняла от себя мысли о том, что это подразумевает, но и винила себя за то, что их отгоняю. Эдуарда больше нет, я никогда не полюблю ни одного мужчину так, как любила Эдуарда; то, что я со временем смогу чувствовать к Магнусу, будет совершенно иным и, может быть, лучше всего вообще не сравнивать. Далеко не все женщины, довольные своим браком, любят своих мужей так, как я любила Эдуарда, это очевидно, но они все равно обожают своих детей. И кроме того, что мне остается, если я нарушу обещание, данное Магнусу? Я не могу дольше жить у Джорджа с Адой; значит, я останусь совершенно одна на свете. Все, что я получила в ответ на мое, с великим старанием составленное письмо матери, была короткая записка с поздравлением и выражением сожаления, что, поскольку Софи теперь находится «в деликатном положении» — этот эвфемизм был использован явно с намерением оскорбить — она к указанному сроку не сможет выезжать из Лондона, а моя мать, разумеется, и подумать не может о том, чтобы не быть рядом с Софи в такое время, дабы присутствовать на гражданском бракосочетании.
Великодушие Магнуса сияло еще ярче на фоне поведения моей матери. И все же мои дурные предчувствия набирали силу, так что Ада, которая, как всегда, почувствовала мое беспокойство, предложила мне поговорить с Магнусом от моего имени.
— Но что я стану делать, если нарушу данное ему обещание? — воскликнула я. — Прошло едва две недели, как я это обещание дала.
— Останешься с нами, — ответила Ада.
— Нет, я не смогла бы, — возразила я. — Если я нарушу обещание, я должна буду уехать отсюда. Было бы дурно с моей стороны здесь оставаться, и…
— Ты боишься, — мягко сказала Ада, — что, если не выйдешь за него замуж, его не будет здесь, чтобы помочь тебе, случись так, что твой недуг возвратится?
— Наверное, да.
— Этого недостаточно, чтобы выйти замуж, Нелл. Позволь мне поговорить с ним или Джорджу, если ты считаешь, что так будет лучше.
— Нет, вам нельзя этого делать.
— Тогда разве ты не можешь сказать ему, что твое сердце по-прежнему принадлежит Эдуарду?
— Я сказала… Сказала в самый первый раз, когда он сделал мне предложение… Он говорит, что ничего не имеет против.
— Но, Нелл, ты говорила мне, что он хочет детей. Ты же понимаешь, что это значит?
— Да… только давай не будем говорить об этом… пока еще.
— Тогда хотя бы попроси его дать тебе еще время.
— Я попробую, — сказала я.
— Нет, обещай мне, что попросишь.
— Тогда обещаю.
Однако подходящего момента так и не нашлось. В следующие два месяца Магнус был очень занят своими пациентами, и ему удавалось наезжать в Чалфорд лишь с очень краткими визитами; я стремилась насладиться последними неделями свободы, но тень грядущего замужества неминуемо их омрачала. Джордж и Ада не прекращали стараний уговорить меня разорвать помолвку, но во время такого обмена мнениями я была вынуждена выступать в роли защитницы Магнуса, его адвоката, противопоставляя любому их доводу перечисление его достоинств и моих собственных недостатков. Так что, когда он появился — за три недели до назначенного дня и уже с разрешением архиепископа на руках, — последние приготовления к свадьбе обрели неизбежность как бы сами собой.
Не то чтобы этих приготовлений было так уж много: я с самого начала сказала, что хотела бы устроить совсем простую, не очень людную свадьбу, и в этом, как и во всем остальном, Магнус буквально следовал высказанному мной желанию. Приближающаяся церемония, с обычно принятой точки зрения, была, несомненно, пародией на то, что должно было бы стать счастливейшим днем моей жизни, но ведь малейшее сходство с нормальным положением дел исчезло, когда моя мать отказалась присутствовать на церемонии. После этого вся процедура лишь на шаг отличалась от простого приема, устроенного для четверых человек: я и подумать не могла, кого мне пригласить на свадьбу, кроме Ады и Джорджа, а друзей Магнуса, но всей видимости, разбросало по самым недостижимым уголкам всего мира. Ада и Джордж, разумеется, предложили отпраздновать это событие в пасторском доме, но я не хотела этого, как и ничего другого, что могло бы происходить, если бы я вышла замуж за Эдуарда. Счастье лежало в могиле на погосте храма Св. Марии, и рядом с этим фактом никакое нарушение принятых обычаев, даже самое невероятное, не казалось сколько-нибудь существенным.
Как-то в отчаянии Ада упрекнула меня, что я предаю память Эдуарда.