Вскоре после этого он ушел и отсутствовал почти до вечера. Весь вечер он поддерживал видимость того, что ничего не произошло; когда же наступило время уходить к себе, Магнус, не коснувшись меня, поклонился, пожелал мне спокойной ночи и ушел в свою комнату. Полночи я лежала без сна, страшась услышать его шаги на лестнице, но на следующее утро повторилось то же самое; я не догадалась бы, что что-то не так, только он ко мне совершенно не прикасался. Вскоре после этого Софи предупредила, что уходит, но если ее и заставили так сделать, мне она об этом не сказала. День за днем Магнус продолжал играть роль преданного мужа — в присутствии гостей и перед слугами, и я чувствовала себя вынужденной следовать его примеру, не зная, как же еще можно поступать. Эта маска никогда не спадала с его лица, даже если мы оставались вдвоем, правда, такое никогда не длилось долго. Почти все дни он проводил вне дома, навещая своих пациентов — во всяком случае так он говорил мне — а вечерами, если мы обедали дома, он с величайшей вежливостью приносил извинения и уходил, как только убирали последние тарелки, и я больше его не видела до тех пор, пока он не являлся к накрытому для завтрака столу.
Выкажи он хотя бы какие-то эмоции — пусть даже ярость — думаю, я почувствовала бы к нему что-то вроде жалости. Вероятно, я пошла бы на унижение и просила бы его простить меня, но самая мысль о такой возможности вызывала у меня мурашки по всему телу, потому что теперь я стала бояться того, что скрывалось за этой улыбающейся маской. А несколько недель спустя я обнаружила, что жду ребенка.
Я полагала, что эта новость обязательно изменит наши отношения, но, когда я наконец набралась храбрости сказать ему об этом — как-то утром, за завтраком, пока горничной в комнате не было, — все, что он произнес, было: «Значит, у меня будет сын. Я поздравляю вас, моя дорогая. Вам надо будет последить за вашим здоровьем, которое в последнее время оставляло желать лучшего». Я не осмелилась выразить сомнение в его уверенности, что младенец будет мужского пола.
Почти все время ожидания ребенка я чувствовала себя плохо и прожила его в состоянии полной неопределенности, не зная, что же будет потом; дни и недели сливались в одно расплывчатое пятно. Магнус часто отсутствовал, иногда много дней кряду; он, к моему облегчению, не настаивал на том, чтобы самому наблюдать за моим здоровьем, но нанял пожилого доктора, очень похожего на доктора Стивенсона. Делать мне было почти нечего — только отдыхать, как мне указывали, и читать, и пытаться, ради ребенка, подавить холодный ужас, который точно льдом оковал мое сердце. Когда я достаточно хорошо себя чувствовала, я выходила на прогулку со своей горничной Люси — единственной из слуг, кого мне позволено было нанять самой — в Риджентс-парк, что в нескольких ярдах от нашего дома на Манстер-сквер.
Люси, которую я, возможно, больше никогда не увижу, — спокойная девушка с мягкой манерой речи; ей была выделена комната няни на той же лестничной площадке, что моя. Ей очень хотелось научиться читать как следует, и она уже очень гладко читала к тому времени, как родилась Клара. Я относилась к ней больше как к другу, чем к служанке, хотя всячески старалась скрыть это от остальных. Всем в доме заправляют дворецкий Магнуса, Болтон, и кухарка, миссис Райкотт; они довольно часто делают вид, что советуются со мной, и я говорю им, чтобы они делали так, как по их мнению будет лучше. Болтон кажется мне близким другом или даже дальним родственником Магнуса: смуглый, тощий, с худым лицом, вечно в черном костюме. Мы с первого взгляда не понравились друг другу, и я всегда ощущаю его ко мне недоверие. Миссис Райкотт — высокая худая женщина средних лет, так же как Болтон, преданная Магнусу; она тоже считает, что я — самозванка, не имеющая права здесь находиться. Кроме них, в доме есть еще Алфред — грум и ливрейный лакей, мальчик лет семнадцати, и две горничные, Кэрри и Берта, постоянно страшащиеся гнева миссис Райкотт. Все они теперь здесь, в Холле, все, кроме Люси, которая уехала в Хирфорд ухаживать за своей матерью: та тяжело больна. Люси оставалась со мной до последнего: я хотела, чтобы сегодня утром она отправилась прямо на Паддингтонский вокзал, но она настояла на том, чтобы доехать со мной до самого Шордитча, помочь с Кларой, и должна была проделать долгий обратный путь одна.
Без Люси, я думаю, мое одиночество во время ожидания ребенка было бы непереносимым. Я надеялась, что у меня появятся новые друзья из окружения Магнуса, но наше с ним отчуждение и мое болезненное состояние в те первые месяцы положили конец этим надеждам. Я ничего не знала о том, куда он ходит, с кем видится или что говорит обо мне — если вообще хоть что-то говорит, кроме того, что он сам находил нужным мне рассказать, и у меня не было возможности узнать, все ли в его рассказах правда; а вот времени размышлять над его намерениями у меня было сколько угодно. Ждет ли он рождения своего сына (он всегда говорил о будущем ребенке только так), чтобы сразу же заточить меня в сумасшедший дом? Это он мог сделать с большой легкостью, зная всю мою историю. Или, если ребенок окажется девочкой, набросится ли он на меня снова? Однако бывали дни, когда я сомневалась в правильности собственных восприятий — как даже сейчас некая часть моего существа все еще сомневается — может быть, он оставил меня в покое из деликатности, и мой страх перед ним абсолютно не оправдан? Но почему он на мне женился? Он вожделел меня — это я знала, но ведь было много молодых женщин, более красивых, чем я, женщин из хороших и богатых семейств, женщин, которые оказались бы гораздо более покладистыми. Я уже тогда стала опасаться, что решающим фактором был — как он это называет — мой дар.
И все же была одна определенная мысль, уверенность, от которой я не могла отказаться: рождение моего ребенка ускорит любые действия, которые Магнус намеревается предпринять. В то морозное январское утро, когда я впервые держала Клару на руках, я поклялась оберегать ее любой ценой, даже ценой возобновления Магнусовых объятий. Доктор и акушерка ушли, я впервые покормила Клару грудью (я твердо решила не нанимать кормилицу, как бы неодобрительно ни отнеслись к этому знакомые Магнуса) и сама немного поспала, а потом подумала, что лучше, пожалуй, послать Люси к Магнусу, спросить, не пожелает ли он повидать ребенка. Однако выяснилось, что Магнус вроде бы ушел из дома вслед за доктором, и я больше ничего о нем не слышала до следующего утра, когда Люси вернулась с сообщением от Болтона: «Хозяин шлет поздравления миссис Раксфорд и сожалеет, что срочные дела заставляют его немедленно отбыть в Париж».
Его не было две недели, из-за чего я постоянно терзалась дурными предчувствиями, которые становились тем страшнее, чем больше наслаждения доставляла мне Клара. Единственное, чего я никак не могла себе представить, — это что он будет продолжать вести себя точно так же, как раньше. В день своего возвращения Магнус ненадолго остановился у колыбельки Клары, разглядывая девочку с умеренным интересом: пожалуй, так мог бы человек рассеянно разглядывать ребенка своего дальнего родственника — просто из вежливости; после чего он называл ее не иначе как «ваша дочь» и спрашивал о ней за завтраком со своей обычной отстраненной любезностью. Миновал месяц, потом два, потом три; часто по ночам, когда я бодрствовала с Кларой, я ожидала услышать его приближающиеся шаги, но он так и не появлялся. Множество раз я пыталась набраться храбрости, чтобы спросить Магнуса: «Что вы собираетесь со мной сделать?» — но вопрос тут же замирал у меня на губах: безупречность его поведения требовала согласия. И тем не менее чувство надвигающегося кризиса было столь же явственным, как тиканье стенных часов.