— Твоего возраста, но не социального положения.
— Какая разница?
— Большая. Представь только, ты работаешь за пять несчастных долларов в неделю, а отец платит сотню в месяц за твою квартиру.
— Я вовсе не хочу, чтобы отец за что-нибудь платил.
— А где ты будешь жить?
— Ведь я уже говорила — сниму комнату.
— В предбаннике, в нищете, убогости. Ради чего?
— Хочу заработать себе на обратный билет, затем вернусь в Англию и вступлю в армию, в отряд Местной обороны.
— Понятия не имеешь, о чем говоришь, — опять вмешался отец.
Маргарет почувствовала, что настало время дать бой. Сейчас или никогда.
— Ошибаешься.
— Боже, зачем вы… — начала было мама, но Маргарет не дала ей закончить.
— Я знаю, что придется быть на побегушках, заваривать чай, отвечать на телефонные звонки, жить в маленькой комнатенке без кухни с одной газовой плитой, общей ванной. Готова терпеть это и многое другое, лишь бы быть свободной.
— Ничего ты не знаешь. Свободной? Ты? Посмотри на себя повнимательнее. Ты изнежена и абсолютно не приспособлена к самостоятельной жизни. Даже и в школе-то не училась…
Кровь хлынула в лицо.
— Я хотела, пыталась ходить в школу — ты не разрешал.
Отец был бессердечен.
— И пальцем никогда не пошевелила. Все за тебя делали другие — стирали, гладили, готовили пищу, возили везде, даже детей к тебе специально приводили, чтобы было с кем играть. Ты о таких вещах не задумывалась?
— Еще как думала.
— А сейчас хочешь жить самостоятельно! По сути, не зная, сколько стоит кусок хлеба.
— Скоро узнаю.
— Сомневаюсь. Ты себе до сих пор ни одной тряпки не постирала, в автобусе никогда не ездила, как же, везде на автомобиле. Дома одна не ночевала, не умеешь делать элементарных вещей — поставить будильник, установить мышеловку, сварить яйцо…
— Ну и что, кто виноват? Только ли я сама?
— А какой толк от тебя в конторе? Ты и чай-то правильно заварить не сможешь и полный рабочий день не выдержишь. Вытерпишь от силы неделю. Что потом?
Маргарет знала, что, увы, во многом он прав, она действительно «неумеха». Ее мечта медленно растворялась, как дым в воздухе, рушилась, как замок на песке. Слезы душили, ручьем текли по лицу.
— Хватит, перестаньте, — вдруг раздался голос Гарри.
— Нет, пусть продолжает. — Она не хотела, чтобы он вмешивался. Они с отцом должны сами расставить все точки над «i».
Гримаса исказила его лицо, ничего, кроме ненависти, ярости, злобы.
— Бостон не наше родовое имение, да будет тебе известно. Там друг другу не помогают. Представь, что простудишься, заболеешь — никто даже руку не протянет. В магазинах тебя будут грабить евреи, на улице бесстыдно приставать негры. Что же касается твоего намерения вступить в армию, то…
— Тысячи других девушек уже сделали это, — произнесла Маргарет еле слышно.
— Не такие, как ты, а вполне приспособленные к трудной жизни, те, что привыкли вставать рано, чуть свет, сразу приступать к работе. Я уже не говорю об опасностях. Встретишь их — тут же раскиснешь, как кисель.
Она вдруг вспомнила, какой беспомощной и до смерти напуганной показала себя тогда ночью, при светомаскировке, ей стало стыдно. «Да, он прав, я словно слепой котенок, — подумала Маргарет. — Но не всегда же буду такой несамостоятельной и беззащитной?» По сути, это отец сделал ее такой, однако не все потеряно, надо лишь быстрее учиться жизни и становиться на ноги.
— В конторе ты не продержишься и недели, — отец продолжал яростно наступать, бульдожьи глаза чуть не вылезли из орбит, — а в армии ни дня. Ты изнеженная дочь аристократа, и этим все сказано.
Неожиданно подошел Гарри, встал рядом с Маргарет, вынул мягкий маленький платочек, аккуратно смахнул с ее щек слезы.
— А что до вас, господин повеса… — начал отец, но закончить не успел: Гарри вспыхнул, моментально подскочил к нему. Маргарет даже показалось, что сейчас произойдет драка.
— Никогда, слышите, никогда больше не смейте разговаривать со мной подобным образом. Я вам не красна девица, а взрослый мужчина. Еще одно оскорбление из ваших уст и, клянусь богом, я сверну вам башку.
Отец явно не ожидал такого отпора, потому что мгновенно замолчал, только по-прежнему сверкал глазами.
Гарри отошел, сел рядом с Маргарет.
Она сидела расстроенная, но в глубине сердца чувствовала радость. Итак, она сказала ему, что уходит. Он, конечно, взбесился, унижал и оскорблял ее, довел до слез, но не победил. Теперь ее уже не свернуть с намеченного пути.
Правда, кое-чего он все же добился — посеял в ней сомнение, неуверенность. Издевки и насмешки привели к тому, что она стала снова сомневаться, сможет ли, получится ли у нее. Должно получиться! Главное не пасовать и не отступать перед трудностями.
Маргарет посмотрела на отца. Он сидел тихо, отвернулся, злобно уставился в свой иллюминатор. Отцу не удалось одержать верх в этой схватке, но последняя ли она? Какую страшную месть готовит он для своей младшей дочери?
Диана Лавси с грустью думала, что, наверное, настоящая любовь не может длиться долго.
В самом начале их супружеской жизни Мервин стремился удовлетворять любое ее желание, любой каприз. Было достаточно одного ее слова или даже взгляда, и он тут же срывался в Блэкпул, чтобы купить карамели, бросал все дела и брал билеты в кино, мог лететь хоть в Париж. Он терпеливо обегал в Манчестере все магазины, чтобы купить ей кашемировый шарф именно того оттенка, который она хотела. Без сожаления вставал в театре посреди действия, чувствуя, что ей наскучил спектакль, поднимался очень рано, чтобы подать ей завтрак в постель. Увы, так продолжалось недолго. Вскоре ому наскучило вертеться вокруг нее, как Фигаро. Росло раздражение и отчуждение. Мервин стал другим — нечутким, упрямым, жестоким. В его отношении к ней появились даже нотки презрения.
И сейчас она старательно задавала себе вопрос, неужели ее роман с Марком окончится так же плачевно.
Все лето он был у ее ног, но сейчас, буквально в считанные часы вместе, они уже успели серьезно поссориться. Во вторую ночь их побега они настолько сердились друг на друга, что спали, врозь. Впрочем, ни о каком сне говорить не приходилось, потому что самолет болтало и трепало, как воздушный змей на ветру. Диана жутко перепугалась, хотела уже забыть про гордость и не долго думая залезть к Марку, но помешало самолюбие. В самом деле, почему она первой должна делать шаг навстречу, когда он лежит себе и в ус не дует. От одной этой мысли душа выворачивалась наизнанку.
Утром они не разговаривали. Когда она встала с постели, Марка уже не было — он сошел на берег и Ботвуде вместе с остальными пассажирами. Теперь они сидели напротив друг друга в своем отсеке, вяло завтракали, хотя усердно делали вид, что заняты едой. Диана перекатывала на блюдце клубничку, а Марк катал по столу хлебные шарики.