В его глазах читалось облегчение. Все же разводить на дикой жаре безобразный и малоосмысленный гвалт наших взаимных обвинений ему оказалось не по плечу. Все стреляли и все обвиняют друг друга в дорожном разбое. И все одновременно орут. Причем большинство — на очень плохом английском. И я один умудрялся перекрикивать их пятерых. Но голос вроде как еще не сорвал.
— Только для того, чтобы обвинять этих людей в суде, я должен знать их имена, — слегка теснил я лейтенанта, заставляя его чуть-чуть отодвигаться, отстаивая свое приватное пространство, в то же время не забывая направлять ствол пулемета в сторону наших преследователей.
Видимо, чтобы быстрее уйти из зоны дискомфорта, лейтенант торопливо сделал два шага в сторону к сержанту, у которого в руках был мобильный терминал, и что-то ему сказал вполголоса.
Сержант вынул из подсумка блокнот на пружинке и, сверяясь с терминалом, начертал несколько строк. Потом вырвал страницу и отдал ее худому лейтенанту.
Тот передал ее мне.
Сказать, что меня неожиданно пробило на ржач, — это ничего не сказать. Нельзя же так неожиданно!
Сами представьте: на ограниченном пространстве — можно сказать, пятачке — топчется нехилая толпа вооруженных людей.
Мы, натурально, с преследователями в контрах. Чуть ли не в боевом контакте.
Вокруг нас княжеские гвардейские фузилеры с тяжелым оружием. Все в полных непонятках, но готовые стрелять по первой команде своего офицера.
Со стороны города на нас смотрит жутким зевом шестидюймовое дуло «противопехотного» американского танка «Шеридан». [217]
Напротив него, со стороны дороги, тонкая длинная авиационная пушка из приплюснутой башни броневика на шести колесах в три оси хвалится щелястым дульным тормозом.
Вокруг — десятка два гвардейцев с «калашниковыми» в руках. Интересными такими машинками, у которых и цевье, и приклад — пластиковые в пупырышек, как жабья шкурка.
В довесок — три крупнокалиберных браунинга М2 с баррикад КПП.
А мы — внутри этого кольца.
И все это целится в нас с преследователями.
А мы с преследователями целимся друг в друга. Или враг во врага, если хотите точнее.
И чую, что вот-вот полыхнет, настолько атмосфера накалилась. Достаточно кому-то психануть и нажать на спусковой крючок первому…
И пипец всем.
Преследователи около своих джипов — также с автоматами. Обычными потертыми «калашниковыми». Но от этого мне не легче.
Напротив них я с РПК в руках, со стволом в их сторону и также с пальцем на спусковом крючке. С банкой на семьдесят пять патронов, хотя, случись чего, успею выстрелить, дай бог, с десяток. Потом меня точно заколбасят.
За мной автобус, форточки в окнах открыты настежь, и из них торчат тонкие стволы «ругеров», как и из двери за мной, нацеленные в шестерку додиков у джипов.
Вот так вот. Такая вот диспозиция.
А я тут ржу, согнувшись в три погибели, и ничего с собой поделать не могу, хоть убивай меня сейчас.
А вы бы смогли?
Увидев вот такой список:
Udatyj
Schtepa-Sholovik
Drash
Velikojon
Solodky
Popenko.
Лейтенант подхватил меня за локоть, помог выпрямиться.
— С вами все в порядке? — участливый, как будто минуту назад не он кричал, что если мы сейчас же не заткнемся, то он прикажет стрелять в нас картечью из пушки, и начхать ему, кто прав, а кто виноват.
— Да… — ответил, отдуваясь. — Не обращайте внимания. Это все список.
— А что такого смешного в этом списке? — полюбопытствовал офицер.
— Непереводимая на английский игра слов русского языка.
— Украинского! — тут же возмущенно крикнул высокий соломенный блондин с большим носом из толпы наших преследователей. Но на него никто не обратил внимания.
— Доктор Волынски, вы по-прежнему настаиваете на судебном разбирательстве в нашем городе? — Лейтенант гвардии валлийского князя был строг, но суров.
— Да, лейтенант.
— Вас устроит мировой судья или вы будете требовать жюри присяжных?
— Вообще-то я хотел бы, чтобы судил нас сам князь. Но мировой?.. Мировой судья тоже устроит. Я же всегда смогу апеллировать к присяжным, в случае чего?
— Именно так, — поспешил тот меня заверить.
— А утверждает приговор князь?
— Да. Его решение окончательное и пересмотру не подлежит.
— Вот и хорошо, — прохрипел я удовлетворенно. — Главное, надо сберечь моих девочек от киднеппинга, пока будет длиться процесс. Вы это сможете устроить?
Лейтенант хищно улыбнулся:
— Тут не Старая Земля, док, и не Британия английской короны. У нас правосудие быстрое, справедливое и независимое. Только в этом случае вы все должны будете сдать все имеющееся у вас оружие на время процесса.
— Мы согласны, — моментально отозвался я.
— А мы — нет, — визгливо заявил тот, кто кричал про украинский язык. — Эти бандиты должны быть расстреляны на той же дороге, на которой они обстреляли две мирные машины. Вон сколько их, — указал он рукой на торчащие из автобуса стволы, — и сколько нас.
— Тогда вы арестованы за сопротивление законной власти Валлийского принципата. — Голос лейтенанта стал безапелляционным. — Немедленно сдать оружие, или по вам откроют огонь тяжелые пулеметы. Считаю до трех. Два с половиной!..
Пауза не затянулась. А что вы хотели? Сила солому ломит.
— Да подавись, — в сердцах крикнул по-русски мелкий и толстый хохол, больше похожий на пузырь, чем на человека, и, кинув свой автомат под ноги сержанту с терминалом, добавил: — Шоб тоби грэць, подмоскальник.
Остальные последовали его примеру. С некоторым остервенением.
— Теперь вы, — обратился ко мне лейтенант.
— Мы можем аккуратно упаковать оружие в оружейные сумки, лейтенант? Под вашим контролем, конечно. Учитывая то, что в отличие от противной стороны, мы делаем это добровольно и сотрудничая с правосудием.
— Можете, — не задумываясь, разрешил тот.
Я повернулся к автобусу.
— Девочки, аккуратно укладываем все оружие в сумки. Галя, кинь мне сумку для своего пулемета.
Когда Антоненкова появилась в проеме автобусной двери, кидая мне сумку, на нее практически никто не обратил внимания. Но когда она сняла с себя пробковый шлем и грациозным движением откинула его за спину в салон автобуса, а потом небрежным движением стянула с головы шемах и, потрясая гривой своих волос, распушила ее и поправила изящным жестом, закинув их за спину, то все патрульные невольно ахнули.