«Лица Западной Лицы», — вспомнил командир строку из популярной в гарнизоне песни, написанной местным самородком. Буксиры вытащили их на середину залива и, справедливо посчитав свою миссию выполненной, исчезли. Дальше сами. Рядом с командиром суетился штурман, снимая пеленги по светящимся на берегу вешкам. Залив остался позади, и они вышли в море. Справа отвесными берегами показался остров Кильдин, слева — полуостров Рыбачий. Воздух привычно наполнился солью. Ее вкус чувствовался на языке, а скоро она начнет разъедать глаза и откладываться белыми полосами на ботинках. Дмитрий Николаевич вновь вспомнил о предстоящем задании, но его неожиданно перебили.
— Прошу добро, командир!
В шахте, на трапе, ведущем вниз, показалась блестящая голова замполита Сан Саныча. Дмитрий Николаевич напрягся. Если замполит внепланово о себе напомнил, то это одно из двух: или кто-то из матросов начистил друг другу физиономию, или затевается какая-нибудь хрень, вроде посвящения молодых матросов в подводники. Что, впрочем, тоже ничем хорошим не заканчивается. Он замер, чувствуя, как сердце немного участило свои трепыхания.
— Командир, я хотел поговорить о нашем докторе.
Теперь сердце ухнуло вниз. Воображение мгновенно нарисовало одну картину страшнее другой. Самая безобидная — доктор от избытка любовных чувств не справился с желудком и заблевал проход напротив медблока. Самая страшная — место действия то же, но теперь док повесился на резиновом шланге от клизмы.
— Ну? — не выдержав затянувшейся паузы, мрачно спросил командир.
Сан Саныч замялся, соображая, с чего начать.
— Ему очень нужно позвонить. Говорит, вопрос жизни. Добро ему подняться наверх?
Командир облегченно выдохнул.
— А чего это ты за него так переживаешь?
— Ну очень просится!
— И все?
— Командир, ну ты же знаешь: доктор — это святая корова. А мы ведь с тобой не из железа. У меня вон спину все чаще прихватывает. Хочу, когда все успокоится, к нему обратиться. Он, конечно, и так не откажет. Но если будет чувствовать, что должен, то уж, наверное, расстарается. Он у нас хоть и баламут, но паренек с головой.
Командир криво ухмыльнулся:
— Давай своего паренька.
— Док, давай наверх! — обрадовавшись, крикнул в люк Сан Саныч.
Занявший внизу выжидательную позицию, Артем мгновенно вскарабкался на ходовой мостик.
— Спасибо, товарищ командир. Спасибо, — заглядывая в глаза с видом побитой собаки, произнес доктор.
— Одна минута тебе.
— Да, да! Мне хватит.
Быстро он очухался, — подумал командир. — Может, медиков учат, как трезветь по ускоренному методу?
На него пахнуло запахом мятной жвачки.
Артем достал мобильный телефон и радостно выкрикнул:
— Ого! Еще целых две единички!
Сотовая связь вдоль побережья и так не радовала своей устойчивостью, а если сделать хотя бы шаг в море, то пропадала она еще при отличной видимости берега. Как было выверено не раз, если хочешь послать последнее «прощай», то сделать это нужно до траверза мыса Баргоутного на Рыбачьем. А дальше — космическая пустота.
Артем судорожно принялся искать в памяти телефона нужный номер. В глазах запестрило от женских имен. Память упорно не хотела подсказать лицо вчерашней пассии, но он точно помнил, что звали ее Марина. На букву «М» значилось: «Марина один», «Марина два». Так — наверняка третья. Артем уверенно нажал кнопку вызова.
— Привет, котик! А я уже в море.
В ответ динамик взорвался низким гулом завывающего от голода кашалота. Доктор, скривившись, отодвинул телефон от уха. Но постепенно, по мере того, как до него стал доходить смысл криков на противоположной стороне, лицо его стало вытягиваться.
— Стринги? — вдруг недоуменно переспросил он. — А ты уверена, что это не твои стринги?
Командир с замполитом переглянулись и расплылись в ехидных улыбках. Артем стойко продолжал отбиваться:
— Ну, если они не твои, то значит мои! Ну и что, что женские. Я доктор! Мало ли, что мне в голову взбредет!
Командир, штурман и замполит заревели, как добравшиеся до пастбища ослы. Но Артем не обращал на них внимания, потому что ему вдруг сказали такое, что у него почернело лицо. Он злобно прошипел:
— Ах ты, ведьма! Попробуй только! Да я тебя на органы разберу!
Но, очевидно, на том конце не пожелали дальше слушать Артема и отключились.
Он жалобно посмотрел на командира и заблажил:
— Еще одну минутку!
— Давай! — согласился Дмитрий Николаевич, ему самому стало интересно, чем закончится этот разговор.
Теперь Артем звонил дежурной в общежитие.
— Клавдия Ивановна, это вы?! Это Артем Петров!
Но, похоже, и там ему были не рады, и он зажмурился, выслушивая обвинения в свой адрес.
— Не мог я этого сделать! Ах, вы сами видели? Клавдия Ивановна, клянусь, как только вернусь, я все уберу!
Кое-как умудрившись прервать поток обвинений, Артем запел елейным голосом:
— Клавдия Ивановна, вы же знаете, как я всегда к вам относился. У вас, кажется, радикулит? Ах, ревматизм? Считайте, что его уже у вас нет! Клавдия Ивановна! Голубушка! Сделайте только для меня доброе дело! Ко мне в комнату пробралась ведьма и угрожает уничтожить мою музыку. Так вы ее выгоните, и как можно быстрее. Поторопитесь, Клавдия Ивановна, и я продлю вам жизнь еще на сто лет!
Артем удовлетворенно выдохнул — теперь можно было надеяться, что аппаратуру он спас.
— Где ты ее нашел? — полюбопытствовал, не желая отпускать так сразу доктора, командир.
А полюбопытствовал потому, что знал: в гарнизоне давно известна репутация Артема и любая девушка, даже обладающая данными ниже среднего, не рискнет подойти к нему на пушечный выстрел. В противном случае сердобольный отец выдернет ей ноги, какими бы ни были мощными родительские чувства к любимому чаду. В отдаленных гарнизонах все же умудрялись еще держать детей в ежовых рукавицах.
— Не помню, — напрягая мозжечок, ответил Артем. — Я вчера в Мурманске был.
— Погоди! А как же ты ее провез в закрытый гарнизон?
Артем неопределенно пожал плечами. Этот момент он тем более не смог бы вспомнить.
— Как обычно, наверное. В багажнике такси, или презентовал морякам на КПП блок сигарет.
— Да… — протянул командир. — Жизнь бьет ключом и все ниже пояса. Может, тебе жениться?
— Вот и эта ведьма из Мурманска говорит, что я ей обещал утром расписаться. Но не мог я, товарищ командир, ей такого ляпнуть, даже под самым глубоким анабиозом. Теперь угрожает разнести всю мою музыку. А у меня «Пионер»! Я за него три штуки баксов отдал.