— Я тебе обещал шутку от профессора Шеффера? Вот первая. Подойди, взгляни.
Ангар с объектом в стеклянном коробе Долгов уже видел. Но сейчас рядом с ним, на глянцевом чёрном полу лежал связанный по рукам и ногам Артём.
— Теперь посмотри сюда, на этот вентиль, — Шеффер положил руку на стоявший в углу синий баллон. — А то ты не поймёшь весь юмор моей шутки. Это жидкий азот. Сейчас я его открою, и по этому шлангу он ринется охлаждать объёкт. А мой помощник будет снимать все это на пленку. Так что я останусь в выигрыше в любом случае. Объект покажет свои возможности, и вместо одного фильма я отправлю в Берлин другой. А ты можешь продолжать упираться. Не знаю только, как к твоему упрямству отнесётся наш доктор.
— Чего ты хочешь?
— Хороший вопрос! Он говорит о том, что ты начинаешь думать. Мне всего лишь нужен хороший фильм с тобой в главной роли. Такой фильм, чтобы неверующие кретины, возомнившие себя учёными умниками из Берлина, заткнули рты и признали своё полное поражение. Такое кино, чтобы после его просмотра генералы вермахта сами отреклись от своих планов на новое оружие и потребовали от фюрера отдать все средства на создание сверхсолдат. Теперь ты меня понял, Голиаф?
Долгов отвернулся от окна и молча протянул Шефферу руку.
— Я знал, что мы поймём друг друга, — улыбнулся профессор. — Хотя, честно говоря, боялся, что ты заартачишься, потому что доктор мне ещё нужен. Вдруг он и вправду знает, как препарат «Z» влияет на зрение? Да и тебе он тоже ещё пригодится.
Солнце уже не слепило глаза, и Долгов запросто мог смотреть на тусклый диск.
«Моё зрение начало меняться, — подумал он. — Я превращаюсь в монстра, в одного из них. И сейчас я буду бегать во славу вермахта и ради фильма Шеффера».
От отвращения к себе захотелось плюнуть на собственные ноги, но перед глазами стоял связанный, будто на заклание, Артём, и старпом, тяжело ступая, вышел на тропу. Уже привычно исчезла боль от ран. Мышцы вновь налились силой, вены раздулись ещё сильнее и превратились в чудовищные верёвки, опутавшие руки и ноги. Холодный воздух приятно холодил покрасневшую грудь. Глаза превратились в два кристалла льда.
Он вышел и застыл, подобно библейскому Голиафу перед своим последним боем.
Шеффер невольно восхитился и, махнув рукой, приказал снять цепи. И в тот же миг с вершины карьера донеслось лязганье затворов. Оцепление явно нервничало. Что их ноль два «Z» против его ноль пяти? Но профессор был спокоен и, подозвав Йордана с кинокамерой, встал рядом с Долговым.
— Снимай вначале меня, затем плавно переводи камеру на него!
Бравируя, будто укротитель, засовывающий голову в пасть льва, Шеффер обнял, позируя, Шеффер обнял старпома за плечи и широко улыбнулся в объектив.
— Рудольф, я достойно выгляжу?
— Эрнст, ты звезда кинематографа! Но всё же держался бы ты от него подальше.
— Ничего, он теперь смирный, а этот фильм будет смотреть сам фюрер. Он должен запомнить моё лицо. Ты нас обоих снял?
— Да, сейчас ещё пройдусь по его форме.
— Теперь снимай грузы.
Йордан навел камеру на лежавшие на снегу шесть свинцовых кубов с надписями на каждом: «10 килограмм». Затем, не прерывая съёмку, приказал солдату сложить их в рюкзак и надеть на Долгова.
Шеффер тем временем делал в журнале соответствующие записи и, не удержавшись, чтобы ещё раз мелькнуть перед объективом, застыл на линии старта.
— Первый, бежишь на полную выкладку! Даже когда тебе покажется, что ты уже не можешь, всё равно беги. Мой препарат даёт неисчерпаемые силы! И мы договорились — без глупостей! На сей раз я тебя не прощу. Ты будешь рядом, когда объект начнёт уничтожать доктора. Не заставляй меня делать это. А теперь пошёл!
Шеффер театрально махнул перед камерой фуражкой и отскочил в сторону. Долгов медленно побежал трусцой, затем постепенно его бег ускорился.
Бежалось легко. Ноги сами пружинили и ускоряли бег. Когда он пробегал мимо профессора, то закрывал глаза, чтобы не чувствовать этого острого отвращения к себе и не поддаться соблазну свернуть ему шею. Он лишь слышал стрекотание камеры и понимал, что замкнул очередной круг. Сердце ухало в груди как колокол. Оно сотрясало грудную клетку, но он его надрыва не чувствовал. Сердце было будто чужое и билось из последних сил в чьей-то чужой груди.
«Что же ты никак не остановишься!» — обращался к нему старпом. Как было бы здорово рухнуть сейчас замертво и никогда больше не видеть профессора, и его эсэсовцев, и эту ненавистную тропу. Получилась бы прекрасная шутка от Долгова!
Но сердце упрямо продолжало биться, и он бежал, бежал, бежал!
В очередной раз услышав стрекот кинокамеры, он не удержался и взглянул на Шеффера. Оберштурмфюрер ликовал. Он радостно хлопал по спине помощника и показывал на часы, затем схватил журнал, чтобы отметить очередной круг.
У Долгова сбилось дыхание, и он почувствовал, как кровавая пелена застилает ему глаза. Сейчас он опять потеряет над собой контроль, бросится на профессора и погубит Артёма. Сжав зубы, старпом пытался заставить себя продолжать бег, но ярость, будто вулкан, рвалась изнутри. Зарычав, словно дикий зверь, задыхаясь от забившей рот пены, он остановился и вдруг почувствовал, как силы его покидают. Рюкзак внезапно приобрёл свой вес, ноги подкосились, сердце вновь стало чувствовать и резануло страшной болью. Долгов пошатнулся и рухнул на спину, ощутив, как острые углы груза впились в спину. Дальше сознание перешло в сумеречное состояние, и он лишь мог видеть бездонное небо, не в силах даже двинуть глазами. Вдруг небо заслонило уродливое лицо Шеффера, и растянувшийся рот профессора голосом, будто доносившимся из колодца, выговаривал:
— Ты мог сделать ещё десяток кругов! Ты меня обманул. Поэтому я покажу тебе свою вторую шутку! Я сейчас открою вентиль с азотом!
Долгов застонал и дёрнулся, отдав на это последние силы. На мгновение сознание к нему вернулось, и он увидел, что профессора рядом нет. Тот стоял в стороне и что-то записывал в журнал. А дальше всё погрузилось в темноту, и Долгову показалось, что сердце не выдержало и всё-таки остановилось. Тогда на его лицо набежала улыбка.
«Я всё-таки тебя обманул, Шеффер!» — мысль взмыла последним всплеском и затухла.
Оберштурмфюрер отложил журнал и обернулся к Йордану.
— Очень неплохо! Ты всё снял?
— Да, фильм выйдет прекрасный.
— Больше всего я боялся, что ты вдруг скажешь, что у тебя заело камеру.
— По совести, я этого тоже боялся. Эрнст, а почему он улыбается?
Шеффер взглянул на солдат, проносивших за руки и ноги Долгова. Голова старпома безвольно свисала и оставляла на снегу борозду.
— Наверное, он очень доволен собой! — профессор засмеялся и отвернулся. — Нашему Голиафу понравилось быть кинозвездой. Хотя видно, что он на пределе. Боюсь, что ноль шесть станет для него последней.