– Как долетел? – спросил он.
– Четыре с половиной часа ожидания в Карачи были лишними, – сказал Джон. – А в остальном ничего. Хорошо, что вообще смогли улететь.
– Я думал, ты прилетишь на своем самолете.
– Нет, он… м-м-м… – «Он нужен Маккейну», – хотел сказать Джон. Но сдержался. – Его надо было вызывать. Получилось бы еще дольше.
– А, да. Конечно, – кивнул Эдуардо.
Он изменился за то время, что они не виделись. Посерьезнел. Нет, созрел. Повзрослел. Джону хотелось узнать, как он жил все это время, но не хотелось спрашивать. Как-нибудь потом.
– Как… м-м-м… он себя чувствует? – подавленно спросил он.
Эдуардо смотрел из окна.
– Он угасает. По-другому не скажешь. Каждое утро мы заходим к нему, а он… все еще жив. Такой смиренный, кроткий… Ничего не хочет, всем доволен, улыбается. В основном спит.
– И уже определенно, что… то есть, действительно уже ничего нельзя сделать?
– Врач приходит дважды в день и вводит ему морфин, так что боли он не чувствует. Это единственное, что можно сделать.
– Понятно. – Он смотрел вперед. Марко сидел рядом с водителем и наслаждался возможностью снова говорить на своем родном языке. Это было видно даже через разделительное стекло. – Значит, это лишь вопрос времени.
– Врач удивляется каждый день. Он говорит, у него такое чувство, будто дед чего-то ждет.
«Меня», – подумал Джон, и ему стало дурно. Он оглянулся на тяжелый «Мерседес», в котором их сопровождали остальные охранники. Но и они ничем не могли ему помочь.
* * *
Со странным чувством он ступил в дом Вакки. Осмотрелся и увидел, что ничего не изменилось. Да уезжал ли он отсюда вообще? Неужто прошло столько времени? Все приветствовали его с серьезными лицами.
– Идите, – тихо сказал Альберто, будто заметив неуверенность Джона. – Он ждет вас.
И он поднялся наверх по столетним мраморным ступеням, с бьющимся сердцем и дрожащими руками прошел к двери, которую указала ему сиделка. Тяжелая ручка показалась ему холодной, и он нажал на нее.
Комната была просторная, тихая, затемненная. Хотя чувствовалось, что ее регулярно и хорошо проветривают, в воздухе все равно оставался запах дезинфекции, как в больнице. Огромная кровать с подвязанным пологом стояла изголовьем к стене и преобладала в комнате. Рядом на металлическом медицинском столике лежали медикаменты и всевозможные приспособления, стояла капельница с прозрачной жидкостью. А в кровати лежал патрон, с первого взгляда почти неразличимый. То, что от него еще оставалось в этом мире.
– Джон, – сказал он, – вы приехали… – Он смотрел на него темными, глубоко запавшими глазами. Голос был едва слышен, хотя в комнате царила полная тишина. Джону пришлось подойти ближе, чтобы лучше слышать его.
– Патрон, я… – быстро заговорил Джон, но умирающий перебил его:
– Возьмите же стул. – Он указал пальцем в полутьму.
Джон пошел туда и взял то, что сам никогда не назвал бы «стулом»: скорее трон с мягким сиденьем, с подлокотниками, с резной спинкой, старинный и, без сомнения, стоивший целое состояние. Но пригодный, в принципе, и для сидения.
– Я рад снова видеть вас, Джон, – сказал старик. – Вы очень хорошо выглядите. Загорели.
Джон стиснул руки и мял их.
– Я был на Филиппинах. Недель, наверное, шесть.
– Ах да, Эдуардо говорил. На Филиппинах, это хорошо. Меня иногда мучает совесть, что я так повлиял на вашу жизнь, взвалил на вас все это… Но, судя по вашему виду, все не так плохо, да?
– Да, конечно. Все хорошо…
Патрон улыбнулся.
– Эта девушка, с которой вы мелькаете в газетах… Я говорю «девушка», извините, ведь, конечно, она взрослая женщина, Патрисия де-Бирс. У вас с ней что-то серьезное? Извините мое любопытство.
Джон сглотнул, отрицательно покачал головой:
– Это было только… То есть все в порядке, в конце концов мы даже подружились, но вначале это была лишь акция. Для средств массовой информации.
– А. – Он кивнул, очень медленно, почти незаметно. – Это он придумал? Маккейн?
– Да.
Он улыбнулся:
– Маккейн. Меня это даже успокаивает. Я почти так и думал, но мне казалось, что ни у кого не хватит бестактности инсценировать такое… Снимки очень походили на постановочные. Не знаю, почему. Мисс де-Бирс, разумеется, великолепного вида молодая дама, вне сомнений… но мне всегда казалось, что она вам не подходит.
Джон кивнул, не зная, что на это сказать. Он не ожидал, что человек, лежащий при смерти, способен интересоваться такими вещами.
Патрон прикрыл глаза, провел рукой по лбу, по бледной, почти прозрачной коже.
– Вы, может быть, думаете, – сказал он, снова открыл глаза и посмотрел на него поразительно ясным и твердым взглядом, – что я в вас разочаровался, а? Только честно.
Джон готовно кивнул:
– Да.
Он мягко, почти нежно улыбнулся.
– Но это не так. Может, вы думали, что я хочу вас видеть для того, чтобы дать вам нагоняй? Что я буду тратить на это мои последние часы?
Джон кивнул, в горле у него стоял комок.
– Нет, я просто хотел вас еще раз увидеть. В высшей степени эгоистичное желание, если угодно. – Взгляд его устремился к окну, сквозь которое виднелось ясное небо. – Я еще помню тот момент, когда мне стало ясно, что я доживу до того времени, когда будет найден наследник. Мне было тогда лет двенадцать. Незадолго до войны. Все говорили о Гитлере, я это хорошо помню. Я много раз пересчитывал, пока не убедился: мой отец, который всю мою жизнь рассказывал об этом, не доживет, а я – доживу. Я чувствовал себя избранным. Я чувствовал себя связанным с вами, когда вы еще даже не родились на свет. Я дважды в год навещал вас, когда вы были еще ребенком, следил за тем, как вы растете, видел ваши игры, пытался проникнуть в ваши желания и мечты. Так что же удивительного в том, что я не хотел умирать, не повидавшись с вами? – Он сделал паузу. Ему было утомительно говорить. – Вы не сделали того, что я ждал. Но я и не ждал, что вы сделаете то, что я жду. Иначе я и сам смог бы это сделать.
– Но я связался с человеком, против которого вы меня предостерегали. И вы, и остальные. Я использовал деньги для того, чтобы выстроить всемирную империю фирм вместо того, чтобы помочь бедным, насытить голодающих, спасти тропические леса или сделать еще что-то полезное. Я устремился к могуществу, но теперь даже не знаю, для чего оно мне. Я…
– Ч-ш-ш, – произнес старик, поднимая руку. – Я был огорчен, когда вы ушли, не скрою. Мне понадобилось время, чтобы все понять. И немалое время, если быть честным. – Он опустил руку. – Но когда смерть стоит так близко, что краем глаза всегда видишь ее, куда бы ни смотрел, это расставляет приоритеты правильно. Не думайте о себе так плохо. Вы наследник. Что бы вы ни сделали, все будет правильно.