– Разве контроль за рождаемостью не был бы более приемлемой идеей для решения этой проблемы? – резко спросил Джон.
– Вы не понимаете, синьор Фонтанелли. Природа бросает живые существа в мир, и они должны проявить себя. Слабый гибнет, сильный выживает – таков закон природы, аристократический закон самой жизни. Природа не ведает противозачаточных средств, она знает лишь отбраковку того, что нежизнеспособно. Остаться должны лишь пригодные для жизни, так хочет природа. И что сегодня? Взгляните вокруг – люди спариваются без всякого расового сознания, дебилам и наследственно-больным всеми средствами сохраняют жизнь и возможность дальнейшего размножения, и что в результате? Наследственный материал выхолащивается. Белая раса – собственно, носитель человеческой культуры – вся больна до мозга костей. Дегенерация, вырождение, вы понимаете? Мир, в котором мы живем, – мир вырожденцев и непригодных для жизни людей, поэтому он обречен на гибель.
Джон хотел остановить поток этих беспощадных слов, но не знал как.
– Человечество должно снова предаться мудрости природы, иначе оно вымрет. Это единственный путь, синьор Фонтанелли, – продолжал Йозеф Фален. – Но мудрость природы жестока. В ней нет места пацифизму и религиям сострадания, она знает лишь закон сильнейшего. Сильный подчиняет себе слабого и этой победой доказывает свое право на жизнь. В Третьем рейхе речь шла не о том, чтобы просто победить, речь шла о том, чтобы улучшить самих людей, речь шла о том, чтобы обеспечить дальнейшее существование вида. Понимаете? Дальнейшее существование вида, вот что было целью. Именно ее преследуете и вы…
– Один вопрос, синьор Фален, – перебил его Джон, и сердце его от волнения подпрыгнуло до самого горла. – Сами вы мало похожи на воплощение здоровья и полноты сил. Но вы имеете возможность жить здесь, за вами ухаживают – ведь вы ничего не имеете против этого, или я вас неправильно понял?
Йозеф Фален подкатился к нему на своей каталке так близко, что Джону чуть не стало дурно от запаха из его рта, и прошипел:
– Я издеваюсь над ними всеми, и эти скоты все терпят. Я плюю на их жалкое сострадание, и они это сносят. Значит, ничего другого они не заслуживают. Рабские натуры, все поголовно!
– Буду знать. И не желаю больше терпеть это. – Джон встал и отступил назад. – Я не рад, что познакомился с вами, синьор Фален, и я надеюсь, что мы больше не увидимся. Благополучной смерти. – И он вышел, и позднее ему пришлось признать, что в это мгновение ему было все равно, последует ли за ним Урсула.
Но она выбежала за ним, и он обнял ее и почувствовал, как она дрожит. Они услышали смех старика и слова, которые он прокричал им вдогонку:
– А вы мне понравились, Фонтанелли! Погодите, в один прекрасный день вы все сделаете как надо!..
Потом они свернули за угол коридора и уже не слышали его голос.
– Я больше не могу, – пробормотал Джон, обращаясь скорее к самому себе. – Если мне еще кто-нибудь предскажет, что я сделаю все как надо, я закричу…
* * *
– После войны он был приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы, – рассказала Урсула по дороге к аэропорту. – Что, я думаю, было счастьем для моего отца, он рос беззаботно. Он был последним ребенком, два его старших брата погибли в последние дни войны.
– Я не понимаю, почему вы вообще с ним еще возитесь.
– Я тоже. Но отец не бросает его. Иногда я думаю, что он хочет ему что-то доказать этим. Может, что любовь сильнее ненависти, не знаю. Мне всегда было только противно, когда мы его навещали – в тюрьмах или больницах, и он терзал нас своими высказываниями.
Охранник аэропорта с приветливой улыбкой пропустил их машину к летному полю, где их самолет уже ждал наготове, чтобы отвезти их в Лондон.
– По мне, так можешь больше не навещать его, – сказал он.
* * *
Маккейн распорядился два часа ни с кем не соединять его по телефону. Он сидел, глядя на панораму свежеумытого октябрьским солнцем Лондона, откинув спинку кресла и задрав ноги повыше, держа на коленях папку с целым рядом неприятных для него цифр, и думал о том, как человечество будет умирать. По крайней мере, его бесполезная часть.
Естественно, в первую очередь голод. Голод дает тихую, незаметную смерть. Каждый год от голода умирают миллионы людей, это длится так давно, что уже не производит сколько-нибудь заметного впечатления на общественное мнение. Голодающие люди слишком слабы, чтобы затевать войны, – тоже аргумент в пользу голода как оружия.
Отрицательным пунктом было то, что голод, как показывают цифры, обусловлен не недостатком продовольствия, а недостатками его распределения. Люди умирают не оттого, что нечего есть, а оттого, что не на что купить еды. Придется провести переустройство международной логистики и структуры торговых отношений так, чтобы при этом ничего не изменилось. Еще труднее будет сделать это, не вызывая подозрений.
Это существенный минус. Почти критерий исключения.
Маккейн рассматривал диаграмму роста населения за последние две тысячи лет. Единственная впадина на этой постоянно ползущей вверх кривой была обусловлена эпидемией чумы в середине четырнадцатого века, которая выкосила треть европейского населения. А больше ничто не сказалось на росте, даже Вторая мировая война.
Эпидемия. Чума больше не рассматривается, с нею теперь легко справляются. Но СПИД выглядит неплохо, а? СПИД вызывается вирусом, а не бактериями, а против вирусов в арсенале медицины нет пока что почти ничего. СПИДу удалось – будучи практически незаразным, передаваясь только половым путем, – все-таки неудержимо распространиться. И с момента заражения до начала проявления болезни проходит достаточно времени, чтобы успеть заразить и других.
Он пролистал тонкий эпидемиологический отчет, сделанный одним авторитетным шведским институтом. Вот что следовало из этого отчета: СПИД затрагивает главным образом тех, у кого не хватает ума защитить себя, или кто слишком сластолюбив, чтобы делать это. Другими словами, СПИД осуществляет положительный естественный отбор, разве нет? Эта мысль очаровывала его. Болезнь метила позорным пятном, перстом Божьей воли, которой перечить нельзя.
СПИД годился. Это была эпидемия, лучше которой и не придумаешь. Единственный вопрос состоял в том, достаточно ли быстро она сработает?
В этом отношении статистика разочаровывала. Норма заражения была мала по сравнению с нормой рождаемости, а в некоторых местах даже шла на убыль. Этого недостаточно, чтобы переломить ход кривой роста населения.
Может быть, существует некая точка прорыва? Можно взять под контроль соответствующие фармацевтические фирмы, сделать лекарства недоступно дорогими и сократить исследования по вакцинам до незначительного минимума. Практические основания для этого всегда легко найти; в крайнем случае можно аргументировать интересами акционеров, которые в последнее время все в большей мере становятся признанными в обществе и обещают стать священной коровой в любом важном решении.