Веришь или не веришь, на то, что уже написано, ушла почти неделя, и если я не
Время остается лишь на самое важное
Отец Розмари Карвер был колдуном, чернокнижником. Поклялся на крови отомстить семейству Маст, наложил проклятие безумия, которое несут рассказы, пьесы, картины. Твой отец знал об этом и не верил, пока не начал видеть то, что заставило верить. Я пыталась предупредить его насчет фильма, уже могла предупредить, да было слишком поздно, потому что он писал рассказ
Конец второй страницы зачеркнут с такой яростью, что Скотт почти чувствовал отчаяние матери, старавшейся пересказать то, что ей было известно. Перешел к третьей странице, встревоженный укрупнившимся почерком, скошенными строчками, занимающими чересчур много места.
Скотт, все дело в проклятии. Остальное я слишком поздно узнала. Бальное платье Колетты Макгуайр. В тот вечер я тебя отправила к ним с этим платьем. Мне поручили его перешить к выпускному вечеру.
Надо было перешить, потому что она была беременна.
Оуэн. Оуэноуэн.
Она отдала Оуэну свое физическое тело.
Ребенок от Оуэна.
Погибший в пожаре мальчик, от Оуэна был попыткой Колетты примириться с Мастами. Не знаю, возможно, она попробует вновь поделиться телом. Возможно, с тобой. Возможно, уже поделилась. Чтобы снять проклятие. Она сама часть проклятия, но с другой стороны. Вот что я узнала о Колетте и что должен знать ты, Скотти.
У Роберта Карвера были две дочки. Не одна, а две, розмари умерла а вторая осталась вышла за мужчину по фамилии макгуайр колетта
Колетта единственная живущая родственница розмари карвер
Подожди
Я смогу
Скотт отложил третью страницу, взял трясущимися руками последний желтый лист.
Колетта связана с нашей семьей, а мы с ними. Кровью. Она одержима духом умершей сестры. Его возрождает в каждом следующем поколении история Розмари. Песня. Пьеса. Картина.
Думая об этом, я понимаю, наши семьи связаны этой историей, все мы рабы проклятия отца Розмари. Преследуемые и преследователи бесконечно страдают и сходят с ума. Возможно, ребенок от Оуэна казался Колетте единственным способом снять проклятие, но когда я увидела его в «Бижу», уже начался фильм. Мальчик кричал от боли умер знаю
проклятие не снимешь но она может снова попробовать
Может снова попробовать снова попробовать и никогда не освободится
В конце концов Скотт она вечно голодная Проклятие снять невозможно и мне очень жаль Скотт
Стараюсь и больше ничего не вспомню потому что дают лекарства все расплывается хорошо что лекарства дают каждый день и поэтому можно забыть хотя я никогда не забуду тебя
Люблю тебя, Скотти
Мама
Соня сидела абсолютно неподвижно, вновь перечитывая последние страницы.
— Тогда, перед выпускным балом… Я видела вас вдвоем в окне ее спальни.
— Значит, вот в чем дело. — Скотт взглянул на нее, вспоминая тот день шестнадцать лет назад, когда руки Колетты распахнули на нем рубашку, язык проехался по коже, требовательный и жадный, груди уже начали набухать из-за ребенка, которого они с Оуэном затолкнули в живот. — Она никогда не проявляла ко мне интереса, а в тот день…
И сегодня.
Соня отвернулась. Скотт припомнил заявление Колетты, что матерью Генри была Розмари Карвер, и теперь понял, что это значит. Неупокоившаяся Розмари Карвер в изорванном голубом платье десятки лет жаждет обрести покой, снова и снова пытается любым способом вырваться из цепей проклятия… и терпит поражение за поражением.
В конце концов Скотт она вечно голодная
— Мы должны найти Оуэна, — сказал он и, прежде чем договорил, понял, что есть более срочное дело.
Мы должны найти Генри.
Лавка древностей Эрла была в целости и сохранности. Они шли по притихшим проходам среди старых вещей, затаивших дыхание.
— Папа! — позвала Соня. — Папа… — Остановилась, зажала рот руками. — Ох, боже!
Они обнаружили его, распростертого на полу лицом вниз, по-прежнему в кислородной маске, только трубка была выдернута из баллона. Смерть окончательно иссушила его, сократила остаток, тело стало плоским во всех измерениях, осталась одна одежда, как бы упавшая с вешалки. Где-то шипел кислородный баллон. Соня рухнула рядом с отцом на колени, плечи молча содрогались в рыданиях. Видя ее безмолвный плач, старые вещи, курьезные безделушки, постоянно вращавшиеся в гравитационном поле Эрла Грэма, словно испустили долгий медленный общий сочувственный вздох.
Скотт помчался вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки:
— Генри! Генри!
Заглянул в спальни, в ванные, в чуланы, под столы и за двери на случай, если испуганный мальчик где-нибудь спрятался. Вернулся в лавку, поискал под прилавками. Звал и звал его, пока имя не превратилось в бессмысленный звук.
Не получал ответа.
Вернувшись в комнату, нашел Соню на полу на коленях, державшую отца за руку. Лицо ее, белое как мел, было лишено всякого выражения. Никогда в жизни она не выглядела такой потерянной и одинокой, с непреходящим выражением заброшенности в глазах, которые из-за этого казались очень маленькими.
— Он здесь?
Скотт покачал головой.
— Твой отец?..
— Нет, — ответила она тихо, не громче, чем шипение кислорода, сочившегося из баллона, но он хорошо услышал.
— Позвоню в скорую.
— Незачем, — сказала она. — Спешить некуда. Сначала Генри. — И слабо прокашлялась. — Не догадываешься, куда он подевался?
— Да, — сказал он. — Догадываюсь.
Оуэн почти всю ночь бродил по лесу и уже не чувствовал ни одной части тела. Страх развеялся, но холод и онемение усугубились до невыносимости, пока он не пришел к заключению, что здесь ему суждено умереть. Почувствовал при этом только легкое сожаление, что больше никогда не увидит своего мальчика, Генри. Единственное, что имеет значение. Больше жалеть не о чем.
Все началось, когда он скатился с холма в темноте, отчего дух захватило, и ударился головой о камень, громко вскрикнув от боли.
Сидел, потирая затылок. Со временем продолжил путь в ночи, выискивая увиденные раньше огни и не видя. Далеко ли уехал по склону? Чуть не кликнул Реда, потом вспомнил нечто вышедшее из леса — не животное, не человек, что-то совсем другое в человеческой одежде, высокое, неуклюжее, передвигавшееся на длиннющих ходульных ногах. При этом явлении сердце быстрее забилось, тело превратилось в квакающий перкуссионный инструмент, вроде того, что за кулисами изображает гром.
Вспомнил, как дедушка Томми пел и играл на гитаре старческими дрожащими пальцами, будто петь не хотел, а выбора не оставалось, и поэтому он пел про длинного дядьку в черном, который шел за дочерью. Впервые услышав песню, маленький Оуэн испугался, но еще сильнее испугался, что дед повторял ее снова и снова, глубоко вколачивая слова ему в голову. «Учи, — сказал дедушка Томми прокуренным голосом, слабым, несколько женским. — Однажды эта песня станет твоей. Будет принадлежать тебе, а ты ей, раз уж твоя фамилия Маст, поэтому заучи все слова, хорошенько запомни…»