Оуэн снова перечитал страницу. Текст закончился на полуслове. Не похоже, что последние листы вырваны. Рассказ просто оборвался.
Когда он вернулся в прихожую, за спиной неразборчиво забормотал детский голос со стороны предполагаемой столовой. По спине и по ногам до пят протопали коровьи копыта.
— Генри?..
Глухо прозвучали шаги, приближаясь или отдаляясь, не ясно. Оуэн с колотившимся сердцем бросился к источнику шума. Подбежал к двери столовой, окинул одним взглядом комнату — надувной матрас, ноутбук, разбросанные по деревянному полу листы. Схватил один, прочитал набор слов, обомлел.
Точно. Этот дом снял Скотт.
Увидел в своей руке найденную наверху книжку, посмотрел на страницы и на ноутбук. Наконец, перевел взгляд на дверь в углу и замер. Дверь углового стенного шкафа широко распахнута. За ней видна неровная дыра, пробитая в штукатурке, а дальше — черный коридор.
Он изо всех сил всмотрелся.
Там что-то есть.
Там что-то дышит.
— Генри? — спросил он, подходя ближе. — Это ты? — Бессознательно слегка отдернул голову, вскинул обе руки, ожидая удара. — Это папа. Я не сумасшедший. Если ты здесь, то просто покажись, ладно?
Ничто не шевельнулось.
Приближаясь, он понимал, что по ту сторону простирается безумно глубокое пространство. Это не просто дыра в стене, а потайное помещение, возможно, даже целая спрятанная прихожая. Куплеты песни слишком быстро прокручивались в голове, что-то там про девочку в голубом.
— Генри! Я тебя люблю. Папа тебя не бросит.
— Папочка? — раздался голосок изнутри.
— Иду, — сказал Оуэн. — Сейчас.
И влез в дыру.
Не так легко вернуться в лес. Снегопад продолжался, дороги стали еще хуже.
Остановились на обочине, и Соня собралась вылезать из машины.
— Куда ты? — спросил Скотт.
— Я с тобой.
Он затряс головой:
— Нет. Не надо.
— Послушай…
Он ткнул пальцем в желтые официальные бумаги, лежавшие между передними сиденьями.
— Ты прочитала. Проклятие на моей семье. Тебя не касается.
Соня перевела на него красные глаза.
— Этот дух, призрак, называй как хочешь, вошел в наш дом, убил моего отца.
— Ничего не поделаешь. Проклятие нерушимо.
— Если дело безнадежное, зачем вообще беспокоиться?
— Ради Генри.
— Ты увяз по уши в этой истории, — безнадежно и одновременно сердито заключила Соня. — И кончишь точно так же, как твой отец, дед, внучатный дядя и прочие идиоты из вашей семьи. Если я пойду с тобой, может быть…
— Поздно.
— Тогда шерифу позвоню. Он приедет.
— Это уже значения не имеет.
Соня посмотрела в сторону дома.
— Ты даже не знаешь, что она там.
Скотт всмотрелся в лес.
— Она там, — сказал он.
Тихо похрустывали шаги, женщина вынесла из леса мальчика. С низкого серого неба лился дневной свет. Мальчик, закутанный в одеяло, в толстых вязаных варежках, теплых ботинках, больше не боялся.
Он был с матерью.
По дороге из дома Эрла она все ему рассказала с готовностью, с непринужденной материнской любовью, открыто радуясь общению с сыном. Сидя на заднем сиденье ее машины, Генри слушал сначала с испугом, потом с недоверием, потом с благоговейным страхом перед чудесами. Теперь последние сомнения испарились, как озноб после горячей ванны. Она вытащила из сумочки его младенческую фотографию, призналась, что издали наблюдала, как он растет, и любила.
— Почему тебя со мной сразу не было? — спросил он.
— Я тогда была не я. Понимаешь?
Он помотал головой.
— Та, кем я была, не приготовилась к материнству. Она уже потеряла маленького мальчика. Думала, что готова к другому, и ошиблась.
— А теперь ты другая?
Колетта сверкнула ярчайшей алмазной улыбкой.
— Абсолютно.
Она объяснила, что отныне они заживут другой жизнью, втроем — она, Генри и Оуэн, — и начнут все сначала. Повинилась, что долго скрывала от него правду, теперь хочет поправить дело.
Увидев поляну, мальчик вдруг махнул рукой и спросил:
— Это что?
— Это? — улыбнулась Колетта. — Наш новый дом, милый.
Генри склонил голову набок.
— Плохой.
— Идеальный.
— Мне не нравится.
— Почему?
— Он неправильный.
Мальчик отвернулся. Она его отпустила, позволила идти по снегу, дотянулась и чмокнула в щеку.
— Заходи, сладенький. Нас там кто-то ждет.
Генри чуть просветлел.
— Мой папа?
— Нет. Мой, — ответила Колетта.
Он почуял гнилой кислый запах в воздухе и посмотрел на маму. Она выглядела иначе. Ворот свитера разорван острыми когтями до пояса, на груди красные злые царапины, словно ее драл какой-нибудь дикий зверь, только царапины свежие, на расстоянии в палец одна от другой. Лицо уже не доброе, не терпеливое, а бесцветное, изголодавшееся по всему, что нужно человеку. На нем кипела боль, мышцы дергались.
— Мам, что с тобой?
— Ничего. — Она мрачно на него взглянула. — Просто устала. — Глаза наполнились слезами.
Почему-то за это он полюбил ее еще больше. Всем сердцем хотел найти слова утешения, но как-то понимал, что ее проблемы, какими бы они ни были, неподъемные, нагромоздившиеся друг на друга, как стоявший перед ними обоими черный город — проклятый город. Одновременно необъяснимо понял, что их с мамой обоих поймал в ловушку ее отец, человек и не человек, который ждет их в доме.
— Можем убежать, — сказал Генри.
Она стиснула его так крепко, что он задохнулся. В калейдоскопе эмоций смешались боль, любовь, страх, складываясь в неразборчивые узоры. Крошечная частичка боли соскользнула с ее лица, и под ней он увидел женщину, которая среди ночи пришла забрать его из дома.
— Куда? — прошептала она.
— В Мексику. Возьмем с собой моего папу, вместе убежим. Твой нас там не найдет. Все будет хорошо.
— Ох, милый…
Он почувствовал, как она затрясла головой, они вновь побрели по глубокому снегу. Генри не знал, что еще сказать. Очень хочется быть с ней, только кажется, будто она пришла за ним оттого, что боится, не знает, что дальше. Иногда так бывает и с папой, и это жутко страшно, потому что тогда никто ни за что не отвечает. Помнится, как отец беспомощно на него смотрит из-за огромной груды пустых пивных банок, а самое худшее, когда на свете нет ни родителя, ни защитника, ни капитана корабля. Вместо этого они слепо и неуправляемо плывут в бурном шторме. В самые плохие моменты Генри понимает, что так и дальше пойдет его жизнь.