– Да.
– И не ваше дело думать о том, перегружаете вы его заданиями или нет.
– Я понимаю.
– Если же я, – ещё раз начал Каун и посмотрел на писателя темно мерцающими тигриными глазами, – обнаружу, что вы отказались от каких-либо источников информации только потому, что их не оказалось под рукой и вы должны были затребовать их, но не сделали этого, тогда вы узнаете меня с той стороны, которая, обещаю, вам не понравится.
Вот оно. Эйзенхардту стало не по себе, он сглотнул, но потом кивнул. Медовый месяц закончился. И на том месте, которое Каун теперь занимал, он оказался вовсе не потому, что хорошо умел завязывать галстук.
– Во всём прочем, – продолжал миллиардер, подавшись вперёд, уперев локти в кожаную обивку письменного стола и сомкнув кончики пальцев обеих рук, – мы отныне предпримем все меры безопасности. Это место будет охраняться. И таких неприятных промахов, как, например, с этим Фоксом, который именно сегодня вечером отправился на какую-то там дискотеку, больше допускать не будем.
Профессор выпрямился в кресле, почувствовав себя обязанным встать на сторону своего сотрудника.
– Мистер Каун, я вас уверяю… Стивен Фокс молодой человек, у него есть виды на эту девушку, и совершенно естественно, что ему захотелось с ней куда-то сходить. А человек, который их забрал отсюда, это её брат. Я хорошо его знаю, он работает ассистентом в Рокфеллеровском музее в Иерусалиме.
Каун посмотрел на археолога, как на какое-то омерзительное насекомое:
– У нас могли возникнуть вопросы к нему.
– Спросить его мы сможем и завтра.
– Но мы могли задать их ему ещё сегодня вечером и потерять тем самым меньше времени.
Эйзенхардт наморщил лоб. Что за представления у этого человека? Он хочет решить проблему при помощи простой, насильственной арифметики по принципу: «Леонардо да Винчи нужно шесть месяцев, чтобы написать Мону Лизу? Дайте ему двадцать пять помощников, и он управится за неделю!» Так?
– Понимаю, – вздохнул Уилфорд-Смит и снова сел. Кожаное кресло, казалось, целиком поглотило его щуплую фигурку. – Но ведь он свободный человек. Я не могу предписывать ему, чем заниматься или не заниматься вне рабочего времени.
– Вы и не должны, – сказал Каун. – Отныне это будем делать мы.
Учёный угрюмо взглянул на него:
– Что это значит?
– Мы устроим информационную блокаду. Я не хочу, чтобы наше открытие стало известно раньше времени и чтобы разразилась этакая «золотая лихорадка», когда каждый, кому не лень, ринется на поиски камеры.
– И каким образом вы хотите это сделать? Большинство моих сотрудников вольнонаёмные…
– Мне это безразлично, – резко произнёс Каун.
Он заставил их вздрогнуть, как будто ударил кулаком по столу, и то, что он не позволил себе такого жеста, подействовало ещё сильнее.
– Вы по-настоящему пока ещё не отдаёте себе отчёта, с чем мы тут имеем дело, – продолжал Каун, переводя взгляд с одного на другого, как будто таким образом мог вдолбить в их тупые головы суть происходящего. – Вы думаете, это просто сенсация. Вы думаете, я потому и гоняюсь за ней, что это величайшая сенсация всех времён. Сенсационнейшая находка, когда-либо сделанная археологами. Революция в физике. Что эта видеоплёнка действительно собой представляет, вы вообще до сих пор не поняли.
Казалось, слова на несколько секунд выжидательно повисли в воздухе, а потом начали всасываться в толстое ковровое покрытие и стены, облицованные красным деревом. Больше никто не дышал. Взгляды впились в губы Кауна. Казалось, он наслаждался этим эффектом.
– Как вы думаете, – спросил он тихо, почти шёпотом, – что можно получить от Ватикана за видеозапись, доказывающую воскресение Иисуса Христа?
Он сделал паузу.
– Или, – добавил он затем с улыбкой на тонких губах, – опровергающую его?
* * *
Фары автомобиля прокалывали ночь, ощупывали серый асфальт дороги, которая вела сквозь темноту и на которой было поразительно активное движение, несмотря на два часа ночи. Говорили они немного, предаваясь каждый своим мыслям, и, если не считать гула мотора, в машине царила тяжёлая тишина.
На сей раз Стивен сидел сзади. Где-то на полпути он подался вперёд, оперся руками на спинки передних сидений и просунул голову между сидящими впереди.
– Иешуа?
– М-м-м?
– Ведь у вас в Рокфеллеровском музее есть разные лаборатории, чтобы исследовать археологические находки.
– Да.
– Ты вроде бы говорил, что вы исследуете и старые бумаги?
– Папирусы. Не бумаги. Да, через нас проходит множество папирусов.
– Понимаю, папирусы. Из тростника.
– Не из тростника. Папирус делали из сердцевины многолетника, который по-латыни называется cyperus papyrus. Осока.
– Но ведь это нечто другое, чем бумага.
– Правильно.
Стивен кивнул. Навстречу им прогромыхал тяжёлый грузовик. На краю дороги блеснула на мгновение табличка, на которой кто-то чёрной краской замазал еврейскую и английскую надписи, оставив только арабскую.
– Допустим, профессор захочет исследовать инструкцию. Как ты думаешь, где он сможет сделать это лучше всего?
– У нас.
– У вас? Но ведь вы работаете только с папирусами?
– Работаем. Но мы точно так же можем реставрировать и бумагу. Это даже проще, чем реставрация папирусов. Только до сих пор никто не приходил к нам со старой бумагой.
– Почему?
– Потому что в исторические времена во всём Средиземноморье в качестве писчего материала использовался исключительно папирус.
– Но ты мог бы реставрировать и бумагу?
– Конечно.
– Так обработать истлевшие листки, что их можно будет без опасений перелистывать?
– Запросто.
– Выцветший шрифт снова сделать видимым?
– Без проблем.
– Хорошо, – сказал Стивен. – Это хорошо.
Тут вмешалась Юдифь. Она повернулась на своём сиденье так, что могла видеть Стивена сбоку. Недоверие на её лице скорее угадывалось, чем читалось в слабом свете приборной панели.
– Наверняка тебя интересует не просто работа Иешуа, так?
Стивен уронил голову вперёд, как будто ему вдруг стало тяжко, и пробормотал:
– Да, меня интересует не просто работа Иешуа.
– А что ещё?
– Я кое-что забыл.
– Не понимаю.
– Я кое-что забыл. То есть, забыл рассказать. Иешуа, пожалуйста, смотри хотя бы ты на дорогу!
Машина начала петлять по асфальту, потому что Иешуа, как и его сестра, повернул голову, чтобы недоверчиво взглянуть на Стивена.