– Боюсь, что у нас как раз худший случай.
– Да, я понимаю. Извините меня, – Эйзенхардт положил перед собой на стол папку на металлических кольцах и проехал пальцами по её контуру. Из держателя торчала шариковая ручка. – Каун нашёл в лаборатории фотокамеру, которой вы снимали первый лист расшифрованного письма. Из текста этого письма понятно, что это путешествие во времени не было запланированной акцией, как мы считали до сих пор, делая какие-то предположения. Поскольку теперь письмо безвозвратно погибло, Каун, судя по всему, потерял надежду когда-либо найти видео.
Стивен невольно вздохнул.
– И почему вы мне это рассказываете? – спросил он.
– Потому что, – сказал Эйзенхардт и наклонился вперёд, чтобы говорить тише, – здесь появился представитель Ватикана, человек по имени Скарфаро. Я случайно подслушал разговор, Каун не знает об этом. Он пытается продать католической церкви все археологические находки – за десять миллиардов долларов.
– Ого! – удивился Стивен. Десять миллиардов долларов? Ну, Каун поистине привык мыслить в широких масштабах. – Сумма с полётом фантазии. Но они же изжарят его в аду, если не найдут камеру.
– Нет. Мне кажется, он спекулирует на том, что церковь вообще не заинтересована в том, чтобы видео было найдено. Он хочет, чтобы они заплатили ему за то, что он замнёт всё это дело.
– Вы действительно считаете, что церковь боится этого видео?
– Да разумеется, ещё бы! – писатель сделал большие глаза. – Вам приходилось когда-нибудь прочитать интересную книгу, а после этого увидеть по ней фильм и не разочароваться? Совершенно та же ситуация здесь. Во-первых, церковь должна бояться, что видео может обнаружить такие факты, которые ставят под вопрос существующую доктрину веры и с ней вместе непогрешимость Папы. Во-вторых, и это, может быть, ещё важнее: видео никогда не сможет соперничать с образами, которые верующие создали своей фантазией, со всеми этими живописными полотнами на священные темы, которые висят в музеях и супружеских спальнях, с умильными китчевыми картинками в детских Библиях. На видео всё окажется убогим и жалким, примитивным и грязным, и все увидят, что Иисус всего лишь человек, как любой другой. Может быть, там будет видно, как он что-то возвещает, и конечно интересно, что именно, но никто этого не поймёт, потому что вряд ли кто-то владеет арамейским языком, а что касается силы внушения его воззваний, то я уверен, что каждый евангелист в своих текстах в сто раз убедительнее и проникновеннее. Короче говоря, церковь должна бояться, что человек разочарованно отвернётся от веры, если хоть раз увидит Иисуса воочию.
Стивен медленно кивнул. Нечто похожее он и сам предполагал.
– Я, честно говоря, счёл бы всё это весьма отрадным шагом в процессе развития человека, – сказал он. – Если бы мне когда-нибудь пришлось узнать, что Папа Римский поехал в какую-то перенаселённую страну, чтобы читать там проповеди о запрете противозачаточных средств, а эти проповеди никто бы не пришёл слушать, и если бы в этом была частично и моя заслуга, то я считал бы свою жизнь прожитой не напрасно.
– Значит, вы придерживаетесь таких же взглядов? – с облегчением сказал Эйзенхардт. – Тогда у меня гора с плеч. А то я думал, что мне придётся бесконечно приводить один аргумент за другим…
– Вы этого ожидали от меня?
– Ну да, ведь вы так рьяно пустились в погоню за этой камерой, утаили письмо…
– Я просто его забыл. Правда. Вначале я действительно не принял пластиковый пакет за археологическую находку, – со вздохом ответил Стивен. – Да и никто бы не принял. Я думал, кто-то хочет меня разыграть. А потом я решил, что это связано с каким-то преступлением. И только когда увидел вашу фотографию в газете и вспомнил, кто вы такой, я вдруг сообразил.
– Вы увидели в газете мою фотографию?
– Да. В тот вечер, когда вы приехали. Снимок был сделан, кажется, в самолёте.
– И вы знали, кто я?
– Я уже слышал ваше имя, да. По крайней мере, я знал, что вы писатель-фантаст.
Эйзенхардт удивлённо покачал головой:
– Мне приятно это слышать.
– По крайней мере, – Стивен вернул разговор в прежнее русло, – я считаю себя агностиком, если не атеистом, и не могу заниматься восхвалением церкви. По мне, так все религии на этой планете могут совсем исчезнуть.
– Верно, – кивнул Эйзенхардт. – Совершенно верно. Это было бы благом.
Худой мужчина в клетчатом сакко прошёл вплотную мимо них, неся поднос с чашкой кофе и держа газету под мышкой, и сел через два стола от них. Стивен, обеспокоенный тем, что даже не заметил приближения незнакомца, запоздало обвёл вестибюль внимательным взглядом.
– Вы спрашиваете себя, почему я так рьяно гонялся за камерой, – сказал он затем, немного понизив голос. – Я вам скажу, почему. Во-первых, я сделал это открытие, понимаете, но меня даже не посвятили в происходящее, меня отодвинули в сторону. Такой подход мне принципиально не нравится. Во-вторых, я почуял здесь некий шанс, хоть и не знал толком, в чём он состоит. А когда я вижу шанс, я хватаюсь за него, таков уж я. Что-то из этого должно получиться, думал я. То ли деньги, то ли слава, то ли то и другое вместе. В любом случае, интересное приключение, о котором потом можно будет рассказать внукам, сидя в кресле у камина старым и седым.
Глаза Эйзенхардта внезапно помертвели.
– Если Каун добьётся своего, – отозвался он, – то с рассказами у камина будут трудности. Может, вам даже не удастся стать старым и седым.
– Что вы имеете в виду?
– А вы не понимаете? – спросил писатель. – То, что Каун хочет продать Ватикану, – это полное молчание об этом деле. А людей принуждали к молчанию и за гораздо меньшие суммы, чем десять миллиардов.
Стивен задумчиво разглядывал своего собеседника. На лбу писателя выступили крошечные капельки пота. Поистине, у этого человека очень возбуждённая фантазия. Почти больная.
Он помотал головой:
– Джон Каун очень жёсткий бизнесмен. Но не убийца.
– Джон Каун, может, и нет.
– Кто же тогда?
– Этот человек из Рима, Скарфаро. Насколько я понял, он член Конгрегации вероучения.
– Мне это ни о чём не говорит.
Эйзенхардт глубоко вздохнул.
– Это, как сказали бы сегодня, организация-правопреемник Святейшей Римской инквизиции.
Стивен не смог удержать свою челюсть, которая отвалилась вниз.
– Инквизиции! – потрясённо повторил он.
– Инквизиции.
– Разве она ещё существует?
– Своё теперешнее наименование организация носит всего тридцать лет, но назначение её осталось прежним: охранять истинную веру, – писатель огляделся вокруг беспокойным взглядом. – И это цитата из книги, исключительно доброжелательной по отношению к церкви.