Он пошел в свою комнату. В старом картонном ящике под разными безделушками лежали рогатки, «боеприпасы», то есть, тщательно подобранные камешки, примерно одного калибра. Все было припрятано подальше от родительских глаз.
Взяв рогатку и десятка два камешков, Володя выскочил на улицу. Свирепствовал мороз. Легкое осеннее пальтишко, как говорят «на рыбьем меху», не спасало Володю от холода. Согревала одна-единственная мысль: вот-вот он устроит немчуре «развеселую потеху».
Трудно судить, что преобладало в столь легкомысленной затее — беспечность или простодушие, наивность или просто мальчишеское озорство. Скорее всего все вместе взятое. Володя решил добраться до двух больших каменных домов по Логойскому тракту, где теперь обосновались «новые хозяева». В это позднее время можно было незаметно пробраться к намеченной цели.
Володя тенью проскальзывал через проходные дворы, проваливаясь по пояс в сугробы, преодолевая развалины, стрелой пролетал через пустынные улицы. Наконец достиг цели. Окна домов, обнесенных рядами колючей проволоки, тщательно затемнялись. Строго соблюдалась светомаскировка. Прохаживались часовые.
Володя забрался в полуразваленную коробку бывшего административного здания. По остаткам лестницы поднялся повыше — к чуть видневшемуся в стене провалу. Отсюда просматривался один из нужных домов. Достал рогатку и камешек, натянул тугую резину, прицелился по первому окну на уровне второго этажа и пальнул. Однако звон стекла не послышался. Будь это днем, Володя наверняка пустил бы камень точно в цель. А сейчас, ночью, он мог полагаться только на чутье и опыт стрелка. Что-что, а уж рогатка в его руках когда-то действовала безотказно. Он снова старательно прицелился, беря чуть выше окна. Зазвенело стекло. Володя тут же открыл «огонь» по второму, третьему, четвертому окнам. В доме послышались крики, началась беготня. Стали беспорядочно стрелять из окон второго этажа. На улицу выскочили несколько полураздетых фашистов. Володя в этот момент скатился вниз по лестнице, бегом бросился к разрушенным корпусам политехнического института.
Домой «налетчик» добрался только где-то за полночь. А там тоже переполох: никто глаз не сомкнул, мать в слезах. Отец строго спросил:
— Ты где пропадал, стервец?
Володя смело посмотрел ему в глаза и твердо сказал:
— Папа, я хочу тебе помогать.
— Как помогать? В чем? — удивился Михаил Иванович.
Как-то сразу повзрослевший сын дотронулся до руки отца:
— Не надо, папа. Не сердись. Я ведь не маленький. Все хорошо вижу и понимаю. Ты сражаешься с фашистами. Возьми и меня.
Громко всхлипнула мать. Немного растерянный отец повел сына в другую комнату.
— Потерпи, сынок, наступит и твой черед. Найдется и для тебя дело. А пока этого не говори никому, даже друзьям.
— Не волнуйся. Не подведу... Только дай мне работу.
Долго в ту ночь на равных, как и положено взрослым людям, говорили между собой отец и сын...
Татьяна поправила лучину, которая тускло освещала небольшую комнату с закопченным у печи дощатым потолком, и, осторожно ступая, словно боясь разбудить спавших за цветной занавеской на широкой деревянной кровати детей, вернулась на прежнее место — скрипучий старый топчан. Задумавшись смотрела на спицы и клубок ниток. Затем взяла в руки спицы, но вязать не стала, продолжая сидеть и слушать, как за окном завывает вьюга.
Уже прошло более полгода, как она живет в постоянном томительном ожидании. Она верила, что муж жив и воюет на фронте, понимала, что оттуда невозможно дать весточку о себе. Но сердце не хотело мириться с этой неизвестностью.
Теперь ей казались наивными мысли о том, что немцы ничего ей плохого не сделают, что она может быть за себя и детей спокойной. Все эти надежды были сразу же перечеркнуты, когда осенью немцы схватили одиннадцать жителей их деревни и прямо на окраине расстреляли. Эта бессмысленная и зверская расправа над ни в чем не повинными людьми потрясла всех, а учительница Татьяна Андреевна Мочалова навсегда отбросила мысль, что немцам не до нее. С тех пор в ее жизнь вошли постоянная тревога, страх за детей и за себя.
Довоенная жизнь теперь казалась такой спокойной и счастливой, что Татьяна только тогда и отдыхала душой, когда вспоминала ее.
Вот и теперь вспомнилось, как оканчивала педагогическое училище и попросилась, чтобы ее направили работать в родную деревню. Училась в училище Таня хорошо, и ей советовали поступать в институт. Татьяна Андреевна чуть улыбнулась, вспомнив, как ее позвала к себе секретарь училища, уже немолодая, но тщательно следившая за своей внешностью женщина.
Когда она узнала, что у Тани, кроме бабушки, никого нет, стала уговаривать ее не ехать в деревню. «Посмотрите на себя, — говорила она в доверительной беседе, — вы же красавица! С вашей внешностью и способностями можно достичь многого...»
Но Татьяна привыкла к своей деревне, к людям, чувствовала себя обязанной перед колхозниками, чьи дети нуждались в образовании. Настояла на своем, и вот она дома. Жить стала у бабушки. Школа находилась в другой деревне, и каждый день приходилось ходить туда за два километра. Но такое расстояние для молодой девушки ничего не значило. Прошло два года. Татьяна работала с наслаждением. Дети учились охотно, ловили каждое ее слово. Свою учительницу они очень любили и, бывало, целой гурьбой провожали до самого дома.
Нельзя сказать, что Таня жила только одной школой, ее заботами и потребностями. Она видела, с каким интересом посматривали на нее местные ребята, но вида не подавала: как-никак — учительница и должна вести себя строго и степенно. Ей было приятно чувствовать внимание к себе не только молодых, но и пожилых людей, которые любили и уважали ее.
Потом появился Петр, и она сразу поняла, что это со судьба.
Татьяна Андреевна грустно улыбнулась, вспомнив свою свадьбу. И у нее, и у Петра заработанных денег еле хватало на то, чтобы сводить концы с концами, но они не хотели обращаться за помощью. И поэтому решили регистрировать брак в Минске, сказав знакомым, что свадьбу будут играть в городе, у матери Петра.
У Петра действительно жила в Минске мать. Татьяна Андреевна вспомнила, как она и Петр сразу же после загса пришли к ней. Свекровь плакала, что она ничем не может помочь молодым. Она накормила Таню и Петра картофельным пюре, а с собой дала два кусочка хлеба с маслом. Они съели эти бутерброды в сквере, недалеко от железнодорожного вокзала, и поехали к себе в деревню.
Скоро райком партии направил Петра на работу в милицию, и они переехали в небольшой поселок, где им выделили небольшую комнатушку. Но Таня не бросала работу в школе. Правда, теперь ее путь до места работы увеличился в три раза.
Сначала Петр переехал один, добыл кое-какую мебель, утварь, а затем приехала к нему Таня.
Прожили они в поселке меньше года. Петр стал работать участковым уполномоченным, и они построили дом в деревне, где жила Танина бабушка. Все у них складывалось хорошо. Жили душа в душу. Росли дети. Дочь Юля пошла в мать. Такие же огромные голубые глаза, светлое чистое лицо и длинные русые волосы. Сын был похож на отца. Крупные черты лица, спокойный, рассудительный голос, настойчивость и уверенность в себе. Даже в детских играх проявлялись эти черты. Он всегда казался старше своих лет.