Я орал ему вслед, все звенело вокруг, мы неслись без оглядки...
Прочь от электросолнца, сиявшего воплем неона:
«Круглосуточно! Голые девочки! Девочки! Девочки!
О, йе-е-е... Круглые сутки...»
– Нравится музыка, мужик? – Рэй приглушил звук. – Мне нравится.
Минголла сказал, что музыка ничего.
– Спорим, маленькой леди тоже понравится. Может, позвать – пускай послушает. Чего-то она загрустила. Спорим, развеселится.
– Сомневаюсь. – Минголла перевел на Рэя злобный взгляд.
– Дебора, да, хорошенькая маленькая леди, – увлеченно продолжал Рэй,– Очень хорошенькая! Говорит, у вас любовь, но я-то знаю, сколько дерьма надо перемолоть, пока они повалятся на спину.
Минголла посмотрел на него еще злее, но промолчал.
– Любовь! – Рэй хмыкнул и швырнул окурок в море, затем, прикрыв глаза от солнца, посмотрел на Дебору. – Да уж, хороша. Точно, старик, я такое нечасто говорю. Что-то у меня к ней неровно дышится. Вот и думаю: а что, если старина Рэй заставит ее маленько улыбнуться.
– Пока ты только скуку на нее нагоняешь.
– Значит, надо постараться. – Он покосился на Минголлу. – Знаешь что – давай махнемся, а? Ночью я пришлю к тебе в каюту Корасон, а ты дай мне разобраться с маленькой леди.
Минголле стало противно, и он отвернулся.
– Ты чего, я дело говорю, мужик, – не унимался Рэй. – Моя Корасон такие штуки умеет, охуеть, – поставишь на пистолете зарубку.
Минголла вдруг вспомнил, что давно хотел спросить Рэя об одной вещи.
– Ты не помнишь парня по фамилии Джилби? – сказал он. – Невысокий, белобрысый, примерно мой ровесник. Ты должен был его возить месяцев восемь-девять назад.
– Джилби? – переспросил Рэй. – Не-а. Минголла всмотрелся ему в лицо – не врет ли.
– Ты бы его запомнил. Угрюмый такой, знаешь... с ним хреново. Если что, долго разбираться не будет.
– Ты что, думаешь,– с угрозой произнес Рэй, – я его за борт спихнул?
– А что, не спихивал?
– Наслушался в Ливингстоне сраных мандавошек. – Рэй поднялся на ноги и встал в позу оскорбленной добродетели. – Вот что, дружок. Я тебе не ангел, я, блядь, вор! Но я кидаю за борт только тех, кто сам напрашивается.
– Может, Джилби и напросился.
– Тогда б я его запомнил.
– А как насчет ребенка – ребеночка своего не забыл?
Рэй плюнул Минголле под ноги.
– Мой ребенок родился мертвым, мужик. Я его выкинул, потому что баба совсем не своя стала.
– Это ты сейчас так говоришь.
– Да, говорю. Наслушался козлов из Ливингстона – что они знают про Рэя Барроса? Сколько я отпахал на благое дело? Чуть жопу не порвал, у самих небось кишка тонка.
– Неужели?
– А ты думал! – Рэй придвинулся к Минголле и выпятил грудь. – Что ты, ебаный гринго, в этом понимаешь? Ты...
Минголла толкнул его.
– Откуда ты знаешь, что я американец? Рэй ухмыльнулся:
– Дебора и рассказала.
– Не пизди, – сказал Минголла. – Говори, откуда?
– Ха! Ебаных гринго Рэй Баррос нюхом чует. Тебя клево подмазали, мужик, и пиздеть научили... но ходишь ты, как гринго, повадки у тебя, как у гринго, и несешь ты такую же хуйню, как все гринго. И вдобавок не сечешь, как мы тут кровь за народ проливаем. За попов, убийц, какая, на хуй, разница. – Он погрозил кулаком солнцу.– La Violencia! [20] Знаешь, что я тебе скажу, мужик? Эта война не кончится, пока не победим мы.
Сам того не желая, Минголла оценил его страстность – вроде бы тут все было честно.
– Ни хуя ты не въезжаешь, гринго! – продолжал Рэй. – Потому-то мы с маленькой леди как пить дать столкуемся. В душе она знает, что я ее пойму.
Пора, решил Минголла, поставить его на место.
– Ты много говоришь, старик. Это хорошо. Кто много говорит, того на большее и не хватает.
Рэй потер подбородок, длинное лицо приняло задумчивый вид.
– Хочешь сказать, что ты крепче меня?
– Само собой. А еще знаешь что? – Минголла показал на Дебору. – Она тоже крепче. У тебя нет шансов, бобик. Хотя можешь, конечно, попробовать.
Плечи у Рэя напряглись, словно он собрался броситься в драку, но потом, похоже, передумал. Подтянул штаны, зыркнул на Минголлу и ушел в рубку. Минголла поднял кассетник и показал его Рэю. но тот смотрел в сторону, слишком занятый штурвалом. Тогда Минголла прошагал к корме, подкрутив по пути регулятор, чтобы баллада звучала громче.
Приходи ко мне, девочка, жить...
Где ж ты лучшее место найдешь.
Ты зависла на старом дерьме,
А душа, она нового ждет.
Послушай, пластинка игра-а-ает,
И поет он, девчонка, послушай
Не про нас, моя крошка, совсем не про нас.
Но хоть ты и твердишь мне, что кончено все,
Это, знаешь, ведь как посмотреть:
Стоит только в глаза мне тебе посмотреть,
Я все знаю и вижу насквозь...
НЕ СКРЫТЬ ТЕБЕ ЛЮБОВЬ СВОЮ!
НЕ СКРЫТЬ ТЕБЕ ЛЮБОВЬ СВОЮ!
Сбежишь, быть может, но
НЕ СКРЫТЬ ТЕБЕ ЛЮБОВЬ СВОЮ!
Тебя я раскусил, моя леди...
– Что это? – Дебора нахмурилась и кивнула на кассетник, когда Минголла сел рядом.
– Праулер... Нравится?
– Ничего.
– Это старое, – сказал он. – Года четыре или пять назад. Для него нетипично. Обычно у них темп поживее. Сейчас еще что-нибудь найду.
– Не надо, мне уже нравится. – Она прижалась к Минголле.
...Какой-то незнакомец
сидит в тоске,
продулся в солитер, он хлещет джин, и ему плохо без тебя.
Неужто ты не видишь, что там в себе,
он ловит этот отблеск в твоих глазах,
и что-то тебе мнится, правда,
когда ты смотришь на него...
– О чем вы там говорили с Рэем? – спросила Дебора.
– Пи о чем.
– У тебя был сердитый голос.
– Он мудак.
...Он не верит в судьбу,
так легко победить в солитер,
даму червей положи
на бубновый туз,
так чего же ты ждешь, все равно...
НЕ СКРЫТЬ ТЕБЕ ЛЮБОВЬ СВОЮ!
Деборины волосы трепались у Минголлиного лица, он словно вдыхал и выдыхал ее запах в такт качанию «Энсорселиты». По волнам плыли водоросли – длинные густые красно-коричневые бороды с черными, похожими на бобы семенами. Солнце пробивало облака серебряными клиньями, над берегом кружила темная птица, потом она спикировала и исчезла среди пальм.