— У Нэнси есть цель, — сказала Тереза не без чопорности, — перетрахать всех мужиков в Аризоне.
— И вовсе не всех! Только тех, кого я сама выберу. И не строй из себя пай-девочку, Ти. Помнится, ты и сама была не прочь. — И она постучала меня костяшками пальцев по предплечью: — Она тебе никогда про Сан-Франциско не рассказывала?
— Упоминала, — ответил я.
— Но рассказала явно не все. У нее в столе еще много запертых ящичков, если ты понимаешь, о чем я.
— Да уж, тебя трудно не понять, — сказала Тереза.
Нэнси наклонилась и чмокнула ее в щеку.
— Ну, не дуйся. Ты же знаешь, как я тебя люблю.
Против собственного желания Тереза ухмыльнулась.
Внутри джукбокса что-то щелкнуло, и «Песчаные рубины» снова завели про «Пушки на церковном дворе», [40] а Нэнси им слегка подпела.
— Вот если бы ты был свободен, Вардлин. — Она приложила указательный палец к подбородку сбоку и оценивающе посмотрела на меня. — Я хочу сказать, если бы эта девочка тебя не подцепила, я сомневаюсь, что ты прошел бы мое испытание. Ты иной раз как глянешь — ну костогрыз костогрызом. А потом вижу, как ты семенишь рядом с Терезой, точно щенок, и думаю: «Нет, этот парень явно из породы мечтателей».
— У твоего теста есть один недостаток, — сказал я, — ты не берешь в расчет, что в каждом мужике есть немного и от костогрыза, и от мечтателя. И они то и дело меняются местами.
— Думаешь, я не знаю? Моя проверка куда тоньше, чем вам кажется, мистер Стюарт.
— Может, мне уйти, а вы тут без меня поспорите? — спросила Тереза.
Нэнси бросила на меня притворно-растерянный взгляд:
— Ой, она не в духе! Ты что, ее вчера в пустыне передержал? — Потом снова заговорила с Терезой: — Ладно, солнышко. Хочешь поговорить о последнем церковном празднике — поговорим о нем. — Тут ее внимание привлекла открывающаяся дверь. — Бог ты мой! — воскликнула она. — Врата ада разверзлись, не иначе.
Монро Трит в сером костюме а-ля вестерн шел по одному из проходов, ведя перед собой даму. Он оказался выше, чем по телевизору. Под сто девяносто, наверное. Его дама была моложава, фунтов на двадцать пять тяжелее, чем нужно, и затянута в темно-синий костюм, который вполне подходяще смотрелся бы воскресным утром в церкви, а не вечером в «Столовой горе». Судя по макияжу, ее визажист специализировался в глянцевании ветчины для рекламных роликов. Они уселись за дальний столик, и к ним тотчас же подошла официантка, одетая, как и все прочие в этом заведении, а-ля Нэнси. Женщина сидела, выпрямив спину и стиснув руки, и молчала, предоставив ведение переговоров Триту.
— Хочешь, зашвырну преподобного и его мисс Петунию [41] в дальний космос? — спросила у меня Нэнси. — Мне все равно.
— За каким? Может, парень просто выпить хочет?
Нэнси отошла к официантке принять заказ, потом вернулась и сказала:
— «Белого русского» и «Лилле». [42] Ни за что не догадаетесь, для кого «Лилле»! По-моему, я за всю жизнь мужику его не продавала.
Тереза наклонилась вперед так, что наши головы сблизились:
— Как по-твоему, чего он хочет?
— Стакан «Лилле», судя по всему, — ответил я. — Не обращай внимания на эту задницу. Если он что-нибудь затевает, мы об этом узнаем.
Нэнси лениво обмахнула стойку тряпкой.
— Интересно, что это с ним за мисс Петуния такая.
Тереза быстро оглянулась на парочку через плечо:
— Костюм на ней дорогой. Лично я бы его и на похороны не надела, но ей он явно недешево обошелся.
— Он ее трахает, — сказала Нэнси. — Если у нее есть деньги, значит, он ее трахает, так или иначе, гад ползучий.
Я залпом допил свою порцию и пододвинул Нэнси стакан:
— Может, поговорим о чем-нибудь другом?
Нэнси потянулась за бутылкой «Абсолюта».
— Так-так. Один из вас не хочет говорить о сексе, другой — о Трите. — Изображая задумчивость, она налила мне еще. — Как насчет нового круглосуточного магазина за Кардуэллом? Я слышала, строительство идет бойко.
Тереза еще раз оглянулась на кабинку Трита:
— Он держит ее за руку!
— Можно еще поговорить о прошлой жизни, — сказала Нэнси. — Я уже рассказывала вам, как танцевала для царя Ирода?
— Черт! Напьюсь в целях самозащиты, — сказал я. — После этой можешь не давать мне ничего, кроме водки с мартини.
Женщины переглянулись, и Нэнси сняла с полки бутылку «Куэрво голд».
— Текила! — сказали они в один голос.
Через час у нашего конца стойки стало шумно. Мы громко разговаривали и весело хохотали. Трит, чье появление минут на десять-пятнадцать вывело меня из равновесия, больше не маячил на моем умственном горизонте. Нэнси повесила над зеркалом новогоднюю гирлянду в виде цепочки кактусов, и я, позабыв обо всем на свете, смотрел, как они мигают, счастливый и сосредоточенный, точно брокер, наблюдающий за медленным, но верным ростом своих акций. Скоро к нашей компании подсел Джерри Дерогатис, тощий двадцатитрехлетний парень с зашибенной копной волос чуть не до задницы, который зарабатывал на жизнь тем, что чинил кондиционеры на отцовской фирме. Он был фанатом нового стиля, сам писал молитвы и утверждал, что они все до одной работают, но я, убей бог, не мог понять, в чем заключается их действенность, потому что ситуация Джерри — по крайней мере, внешне — не менялась ни на грош. Мне пришлось притворяться, будто я не замечаю его восхищенных взглядов, и от этого мне стало неловко, но тут Нэнси взялась флиртовать с ним, и скоро он уже не видел никого, кроме нее.
— Вид у тебя такой, солнышко, как будто ты качаться начал, — сказала она ему. — Или это всего-навсего нормальное мужское развитие?
— Да я уж подумывал, не пойти ли мне в спортзал в Соларсбурге, — ответил он. — А потом решил: за каким хреном? Жир еще не капает.
— Как я с тобой согласна. Сама терпеть не могу спортзалов. — Нэнси кончила разливать всем выпивку, заказанную Джерри. — Весь последний год в Вегасе я только и делала, что в спортзале торчала, все пыталась подтянуть вот это место. — И она, повернувшись к нам спиной, похлопала себя по туго обтянутой заднице. — Так я там была как единственная курица в курятнике, полном петухов. Стоило мне начать делать наклоны, и к соседним тренажерам начиналось форменное паломничество. Но мне и на работе этого дерьма хватало, и тогда я спросила у менеджера, не разрешит ли он мне приходить…