Мотоцикл стоял возле ангара, свернув набок переднее колесо с литым титановым диском и глубоким протектором строгого, как гравюра, рисунка. Это был механизм настолько совершенный, что производил впечатление одушевленного, почти разумного существа. Это был не просто мотоцикл, а металлический идол, творение высшего разума, по какому-то недоразумению попавшее на землю с далекой планеты, а то и вовсе из другой галактики.
Всякий раз, когда Хват бросал взгляд в сторону «Ямахи», в глубине его глаз возникало то самое выражение, с которым он любовался красивыми женщинами и совершенным оружием.
Календарное лето уже закончилось, но темный загар даже не думал сходить с его лица, как, впрочем, с лиц большинства пилотов-частников, поджидающих своих клиентов на летном поле. Их машины выглядели, как яркие, блестящие игрушки, разбросанные по зеленой лужайке. Но даже на фоне не очень больших самолетов «Як-40» крошечный двухместный вертолет, подле которого перетаптывался Хват, поражал своими миниатюрными габаритами.
Это был «EXEC-162F», производившийся в США, но доводившийся до ума прямо тут, на аэродроме в Мячкове, где размещалась основная база ФЛА – Федерации любителей авиации. Об этом и о многом другом поведал Хвату здешний механик, сделавшийся необычайно словоохотливым после получения полудюжины бутылок отменного немецкого пива. Посвящая Хвата в тонкости управления «иксэкшником», он попутно изложил массу полезных и бесполезных сведений, которые сортировались и фиксировались в памяти спецназовца.
Итак, в разобранном виде вертолет стоил семьдесят пять тысяч долларов, готовый к вылету – девяносто пять тысяч, раскрашенный под зебру – все сто с гаком. Если же вертолет доукомплектовывался спутниковой навигационной системой и дополнительным топливным баком, позволяющим увеличить дальность полета с трехсот до четырехсот километров, его цена возрастала еще больше, приближаясь к 130-тысячной отметке.
Именно столько стоил «амэрикан бэби» по имени «Иксэк», который должны были закрепить за Михаилом Хватом. В прошлом не раз совершив самостоятельные вылеты на настоящем боевом вертолете, он рассчитывал без труда объездить заморскую малютку и был приятно удивлен ее маневренностью и мощностью, позволяющей развивать скорость до 185 километров в час. Настоящий двенадцатибалльный ураган по шкале Бофорта. Оседлай его – и лети, куда глаза глядят.
Подставив лицо ветру, Хват наполнил им легкие, раздувшиеся, словно кузнечные мехи. Ветер, гулявший над летным полем, был так сух, так жарок, что было легко представить себя находящимся на краю Аравийской пустыни.
Как в середине девяностых, когда Хвату довелось совершить рейд вдоль побережья Красного моря. В Египет проникла вооруженная до зубов группировка израильтян, рядившихся под палестинских боевиков с целью дестабилизировать обстановку в районе Суэцкого канала. Взрывались туристические автобусы, пылали факелы нефтяных вышек, вырезались жители маленьких селений. Официальный Израиль нахально отрицал свою причастность к творящемуся беспределу. Соединенные Штаты делали вид, что ничего не замечают. Египетские вояки с высунутыми языками рыскали по пустыне, но без толку. И тогда, по негласной просьбе местного правительства, в зону была направлена российская археологическая экспедиция, во всяком случае, так она была зарегистрирована официально.
Проблема была улажена, хотя нельзя сказать, что без шуму и без пыли. Того и другого как раз хватало с избытком. Хват по сей день помнил, что такое минометный обстрел в пустыне. Пронзительный вой мин действовал на психику еще хуже, чем сами разрывы. Казалось, воздух вокруг превратился в сплошной вибрирующий кисель, а по барабанным перепонкам лупят ладони невидимого великана. Кровь, присыпанная песком, была на вид черной и маслянистой, как нефть.
На зубах скрипела пыль, в горле першило от тротилового угара, в груди трепыхалось такое уязвимое, такое беззащитное сердце, которое стремилось лишь жить, жить, жить, во что бы то ни стало. А ты, вместо того чтобы прислушаться к его панической морзянке и с головой зарыться в песок, лежал на пузе с изготовленным к бою автоматом, прикуривая сигарету, и лишь десяток сломанных при этом спичек свидетельствовал о том, что на самом деле ты вовсе не был таким невозмутимым, каким хотел казаться. И ты не хотел, чтобы на твоих пыльных, закопченных щеках стали заметны светлые росчерки, оставленные слезами, поэтому беспрестанно утирался пропотевшим рукавом, и ты, надрывая голос, орал всякую ерунду, пытаясь ободрить товарищей. Они тоже кричали в ответ, но что именно – разобрать в этом адском грохоте было невозможно.
Всякий раз, когда раскаленный воздух вспарывала очередная мина, создавалось впечатление, что она летит именно в тебя. Что перед смертью ты успеешь заметить на фоне лазурного неба черную точку, которая будет поставлена на твоей жизни. И очень трудно было заставлять себя держать глаза открытыми…
Обнаружив, что он стоит, плотно сомкнув веки, Хват заставил себя посмотреть на окружающий мир. Здесь, в Подмосковье, не было видно воронок и фрагментов человеческих тел, валяющихся на оплавленном песке. Но кому-то очень хотелось, чтобы эта картина повторилась здесь, в Орше, Торжке или Новороссийске. В России и по всему свету, от Нью-Йорка до Токио. Именно поэтому Хвату и таким, как он, приходилось воевать даже там, где небо выглядело совершенно мирным и безоблачным.
Он сплюнул, чувствуя, что во рту вновь ощущается та неистребимая горечь, замешанная на привкусе желчи, пороховых газов и никотина.
– Что загрустил? – спросил как раз очень повеселевший механик, приканчивающий уже третью бутылку пива в прохладной тени самолетного крыла. – Анекдот хочешь?
– Нет, – покачал головой Хват.
– Тогда слушай. Летят, значит, два пингвина. Один другому: «Как это у тебя получается? Толстый. Жирный. Крылья махонькие…» Ему в ответ: «На себя посмотри, урод».
– На себя посмотри, урод, – повторил Хват. – Смешно.
– А про спецназовцев знаешь? – не унимался механик.
– Разве есть анекдоты про спецназовцев?
– А как же. После штурма американских десантников дворца Хуссейна по всему дворцу пропали золотые украшения. После высадки в Ирак наших – в городе закончилось курево.
– Про пингвинов мне больше понравилось, – сказал Хват. – Как там?.. На себя погляди, урод.
Смех механика оборвался так резко, словно внутри его переключили какой-то рычажок или тумблер. Демонстративно повернувшись к Хвату спиной, он присосался к бутылке, отдаленно напоминая при этом циркового медведя-лакомку.
Но Хвату вспоминался не цирк, в котором он, кстати, никогда не был, а зрелище совсем другого рода. Не для слабонервных. Где каждый является одновременно участником драмы и ее режиссером, поскольку оружие в твоих руках способно подкорректировать любой сюжет, придуманный всевышним сценаристом.
Ты думаешь, что от свиста и грохота у тебя заложило уши, но, попытавшись избавиться от воздушных пробок, обнаруживаешь, что руки у тебя в крови. Ее не так уж много, гораздо меньше, чем той, которую пролили твои товарищи и которую успел впитать песок. Они умерли, а ты отделался банальной контузией. Вскоре барабанные перепонки встанут на место и к тебе возвратится слух. Если, конечно, тебя не пришибет следующей миной. Если не твои внутренности расшвыряет по пустыне на радость здешним стервятникам.