Лишь много месяцев спустя генерал Верещагин встретился с Грином на нейтральной территории и попросил:
– Не серчай, майор запаса, не серчай. Пришлось держаться от тебя подальше на тот случай, ежели вдруг твоя поездка в Латвию вызовет международный скандал.
– Чтобы вовремя откреститься от меня? – спросил Глеб напрямик.
– А ты думал, президент с тобой рядышком под трибунал пойдет, под Гаагский? – осклабился Верещагин. – Нет, брат, не царское это дело. – Взглянув на насупившегося Грина, он похлопал его по плечу. – Ладно, не бери в голову. Зато ты у нас теперь миллионер. Рублевый, правда, но все равно мульти. То есть миллионов у тебя сразу несколько.
С этими словами он протянул Грину пластиковую банковскую карточку. Повертев карточку в руках, тот сунул ее в карман, пожал плечами и заявил:
– В таком случае я сегодня же отправлюсь в какое-нибудь турагентство, подыскиваю себе райский уголок под кокосовыми пальмами и переселяюсь туда на всю зиму.
– Исключено, – сказал Верещагин.
– Это почему же? – возмутился Грин.
– Работа, майор, работа. Тебя вызывают… – Глаза генерала многозначительно уставились в небо. – В общем, куда надо вызывают. Для этого, собственно говоря, я с тобой и встретился. Чтобы передать, гм, приглашение.
– А по телефону позвонить нельзя было?
– Нет, Глеб, нельзя. Ты у нас персона важная, строго засекреченная.
– Глеб Грин – Неприкасаемый.
– Вот-вот, – подтвердил Верещагин, не принимая иронического тона. – Именно, что неприкасаемый. В данный момент, чтобы обеспечить нашу с тобой конфиденциальность, хренова куча народу вокруг суетится, потому что за один только снимок шефа УФО с таким типом, как ты, западные разведслужбы миллионов не пожалеют.
– Причем в долларовом, а не в рублевом эквиваленте, – обронил Глеб.
– Совершенно верно. Ну а информация о твоих визитах к, гм… – Генеральские глаза вновь обратились к небу. – В общем, о визитах к кому надо, – закончил он. – Так вот, эта информация вообще бесценна.
– И, чтобы не портить всем вам жизнь, я должен быть осторожным, как мышь. Правильно?
– Нет, майор, неправильно. Если хочешь жить дольше, чем мышь, то ты должен быть и в сто раз осторожнее. В тысячу раз. Понимаешь, о чем я толкую?
Глеб понимал. Перед командировкой в Латвию у него состоялся с генералом весьма неприятный разговор, полный туманных намеков и не очень хорошо скрытых угроз. Верещагин требовал, чтобы после завершения акции Грин ликвидировал свою напарницу, в противном случае уничтожению подвергнется он сам. Глеб тогда не подчинился и, несмотря на опасность, уцелел. И вот теперь старая песня зазвучала вновь. Старая песня о главном. О том, что все мы смертны, а некоторые – намногосмертнее остальных.
Решив не отвечать на риторический, а потому совершенно бессмысленный вопрос, Грин неопределенно хмыкнул. Он не знал, зачем согласился работать на кремлевских вождей, ежедневно, если не ежеминутно, рискуя своей головой. Он понятия не имел, какой срок отмерен ему на земле и что ожидает его в ближайшем будущем. Несомненным было одно: он, Глеб Георгиевич Грин, не мог долго существовать вне экстремальных ситуаций. Возможно, его организм был устроен таким образом, что требовал гораздо больше адреналина, чем кровеносная система обычных граждан. Возможно, это было просто какое-то неизвестное науке психическое отклонение. Но факт оставался фактом – всю свою сознательную жизнь Грин ходил по лезвию ножа и не желал спускаться на землю.
Видимо, понимая, какие мысли бродят в его голове, Верещагин не стал настаивать на ответе. Помолчал немного, держа руки заложенными за спину, раскачиваясь с пятки на носок. Посопел, поиграл кустистыми седыми бровями, сообщил Грину, где, когда и как его встретят, и сунул ему руку на прощание. Большая генеральская ладонь оказалась слегка влажной на ощупь. Пожимая ее, Грин подумал, что Верещагин, при всей своей напускной важности, как раз и осознает себя той самой мышкой, которую могут прихлопнуть, не моргнув глазом. Но ему не стало жаль старика. Он не любил проявлять жалость и терпеть не мог, когда жалели его самого. Среди того небогатого спектра эмоций, которыми наделил его создатель, не было места тем, которые мешали Грину функционировать в заданном режиме.
Иногда он казался самому себе запрограммированным роботом.
Очередная аудиенция у Астафьева произвела на Грина гнетущее впечатление. Каким бы лощеным, целеустремленным и энергичным ни выглядел президент, было заметно, что это лишь маска, призванная скрывать его истинное состояние. Грин отметил про себя, что Астафьев не так уверен в себе, как прежде, зато гораздо более многословен, отчего понимать его было сложней, а не проще.
Еще не зная, в чем дело, Глеб проанализировал поведение президента, его мимику, жесты, фразы и пришел к выводу, что, по-видимому, того сильно беспокоят приближающиеся выборы. В этом не было ничего странного. На его месте нервничал бы любой.
Его окружение, даже ближайшее, подчинялось ему все менее охотно. Он ездил по стране и миру гораздо чаще, чем любой другой президент, но каких конкретных результатов он добился? Инициированные Астафьевым реформы и проекты оставались лишь в виде письменных пожеланий. Если не считать снятого с должности мэра Москвы, все остальные чиновники в высших эшелонах власти продолжали сидеть на своих теплых местах, методично опустошая государственную казну. По многим позициям премьер-министр уверенно опережал президента и явно намеревался поучаствовать в выборах. Были ли у Астафьева шансы победить в этой гонке?
За минувшие годы он научился говорить с апломбом и даже делать резкие заявления, но у Силина это все-таки получалось убедительнее. Да и эффективность работы Астафьева от этого не повысилась. Можно сколько угодно отрабатывать перед зеркалом позы и разные значительные выражения лица, но они годятся разве что для телевизионных роликов, а в переговорах с лидерами западных стран значат не слишком-то много. Выстраивать имидж это совсем не то, что выстраивать вертикаль власти. Первое пока что давалось Астафьеву значительно легче, чем второе.
Еще не отдавая себе отчета в том, что его рейтинг продолжает неуклонно падать, он продолжал неприлично часто «светиться» на телеэкранах и в Интернете, добиваясь тем самым прямо противоположного эффекта. Мировые лидеры, запутавшиеся в обилии произносимых Астафьевым речей, стали постепенно терять к нему доверие. Даже в среде обычных российских обывателей начал возрастать скептицизм по отношению к деятельности президента. Его заявления перестали восприниматься серьезно. «Возможно, – думал Грин, – Астафьев утратил чувство меры и чувство реальности. Сказать ли ему об этом прямо? Или разумней промолчать, предоставив Истории решать судьбу российского президента?»
Так и не приняв окончательного решения, Глеб сел в присланный за ним лимузин и поехал в «Горки-9», находящиеся всего в паре километров от «Горок-2», где жил и работал Ленин. Впрочем, ездой это было назвать нельзя. Машины еле-еле ползли по столичным улицам, а потом лимузин и вовсе застрял в одной из знаменитых рублевских пробок. Надо полагать, недавно сам Астафьев или Силин, а возможно, оба проследовали из Кремля домой со своими кортежами, длинными, как железнодорожные составы.