Когда Люба пожаловалась на невыносимую головную боль, Толик сочувственно покивал, назвал это издержками производства и пообещал привести ее новым уколом в норму, как только она ответит на несколько вопросов. На самом деле их, вопросов, было никак не меньше сотни, и это не считая одного, самого главного, звучавшего поминутно. Куда подевался твой хахаль? Люба не знала. И в этом заключалась ее основная проблема, как грустно констатировал Толик по окончании допроса.
Обещанный укол он ей все-таки сделал, и Люба действительно забыла о головной боли, потому что, когда пришла в себя, она вся состояла из невыносимого жара, жажды и тошноты. Как доверительно сообщил Толик, на этот раз он применил скополамин, так называемую «сыворотку правды». Вид у него был при этом удрученный. Как у врача, все усилия которого не смогли спасти жизнь обреченному пациенту. «Пусть теперь Зубан решает, что с тобой дальше делать», – сказал он на прощание и удалился.
Ожидание своей участи пролетело почти незаметно. Сначала Любу бегло изнасиловал один из двух приставленных к ней надзирателей, строго-настрого запретив говорить об этом своему напарнику. Затем то же самое проделал напарник, а потом парни доверились друг другу и сообща навалились на жалобно попискивающую Любу вдвоем.
Наконец в комнате с кирпичной кладкой вместо оконного проема, где содержали пленницу, появился тот самый таинственный Зубан, который должен был решить дальнейшую Любину судьбу. Он оказался мужчиной очень даже преклонного возраста. Если бы не прямая осанка и не властность, сквозившая в каждом его слове, в каждом движении, его можно было бы принять за глубокого старика. Но как только он уставился на Любу своими стеклянными глазами, она поняла, что это самое страшное испытание из всех, которые выпали на ее долю после исчезновения Аркаши Сурина.
Когда беседа закончилась, растерянная Люба не сразу поверила, что все ее беды позади. Зубан наградил проштрафившихся надзирателей картинными пощечинами, выдал пленнице три тысячи долларов в порядке компенсации за нравственные и физические страдания, после чего отобрал их («на хранение, девочка моя, только на хранение») и пообещал ей совершенно фантастическое вознаграждение за небольшую услугу, которая Люба должна была ему оказать.
Ей предстояло провести в Сочи неделю, а может быть, и больше. На курорте все расходы и опеку над Любой взял на себя мужчина по фамилии Минин, который выглядел очень и очень респектабельно, невзирая на странный синюшный оттенок лица. Задача Любы была предельно проста: постоянно находиться у всех на виду, чтобы попасться на глаза Аркаше, который, как выяснилось, преспокойно отдыхал в Сочи.
Обещанный приз составлял 50 тысяч долларов. И хотя к вечеру у Любы гудели ноги от беспрестанных перемещений по городу, она не жаловалась. Во-первых, ее жалобы были всем тут до одного места. Во-вторых, за такие деньги она бы и на четвереньках согласилась проползти по центральным улицам города, не то что прогуливаться по ним на своих десятисантиметровых «платформах».
Сильнее денег Любочка Бородина любила только себя, да и то с переменным успехом.
* * *
Когда в пепельнице задымился второй напомаженный окурок, Люба собралась допить вино и встать, чтобы продолжить бесконечный вояж по вечернему городу.
Стоило ей поднести бокал к губам, как трое кавказцев, наблюдавших за ней из-за соседнего столика, переглянулись и дружно поднялись, шумно отодвинув стулья.
Двое совсем молодых, в грязноватых белых рубашках, и один, постарше, в черной шелковой – удобной тем, что ее можно было вообще никогда не стирать. Этот был лыс, но по-разбойничьи бородат. А его спутники выглядели так, словно уже дней пять обдумывали, бриться ли им или тоже отпустить себе бороды.
Люба тут же решила, что вино она допивать не будет, но кавказцы уже обступили ее таким образом, что улизнуть у нее не получилось. Один оперся на спинку Любиного стула, мешая его отодвинуть, а двое других встали по обе стороны от нее.
– Добрый вечер, девушка, – вкрадчиво произнес кто-то из них с умеренным акцентом.
– Добрый, – согласилась Люба, чтобы не накалять обстановку. – Извините, но мне надо идти. Меня муж ждет.
– Какой такой муж, э? – не поверил бородатый. – Ты адына пырышла, адына сыдыш. Не пахож на замужний женьщин, слюшай.
Это он пристроился за Любиной спиной. Когда она запрокинула голову, чтобы возмущенно посмотреть ему в глаза, ничего кроме заросшей шеи с выдающимся кадыком ей разглядеть не удалось.
Слева и справа обзор загораживали фасады брюк двух других ухажеров. На тонкой светлой ткани отчетливо выделялись участки, сильно залапанные пальцами – карманы и ширинки. Любе осталось только смотреть прямо перед собой, но посетители кафе упорно не желали перехватывать ее ищущий взгляд. Они пили, ели, общались, а на молодую женщину, окруженную тремя кавказцами, старались обращать внимания не больше, чем на слетевшуюся на свет мошкару.
Еще утром Любу сопровождали в походах по городу такие впечатляющие мордовороты, что уже только при одном их появлении навязчивые кавалеры улепетнули бы как ошпаренные. Но теперь в спутницы ей были выделены две молоденькие девчонки, которые накачивались кока-колой за отдаленным столиком. Надежды на них у Любы было даже меньше, чем вообще никакой. И она не слишком воспрянула духом, когда услышала голос одной из них:
– В чем дело, мужчины?
Это была Вика, глядя на которую Люба подумывала о том, чтобы как-нибудь тоже отважиться постричься под мальчика. Она носила серьгу только в одном ухе, что придавало ей вид лихой и бесшабашный. Но на кавказцев она не произвела особого впечатления.
– Чего тебе, девочка? – спросили они игриво. – Тоже хочешь нам компанию составить?
– Камыпаныю, – передразнила Лиза, возникшая за спиной у бородача. – Саставыт. Научись сначала разговаривать, жоп нерусский.
– Чито? – возмутился он, развернувшись к Лизе, невысокой брюнетке с челюстями, развитыми не намного хуже, чем у обезьянки.
– Чито слышал, – дерзко бросила она ему.
На ней была надета желтая маечка, скроенная на манер детского нагрудника с хитрым переплетением шнуровки на спине. Вот к ней и протянул свою поросшую черными волосами руку бородач, угрожающе предложив при этом:
– А ну, сюда иди, коза. – Его акцент вдруг куда-то подевался.
Лиза отступила ровно настолько, чтобы пальцы кавказца сграбастали только воздух.
– Встань и отойди в сторонку, Люба, – велела она, глядя на бородача сузившимися глазами. – Быстрее.
– Ты, черножопый, не трогай ее! – подключилась Вика, заметив, что парень в белой рубашке пытается поймать Любу за локоть.
Странное дело, но руку он боязливо отдернул. Больше никто из троицы не попытался задержать Любу, когда она спешно выбиралась из-за стола и отскакивала на безопасное расстояние. Видимо, в голосах девушек сквозило нечто такое, что заставляло к ним прислушиваться, хотя сами они были на полголовы ниже любого из кавказцев.