Заподозрив, что его тон звучит так, словно он перед кем-то оправдывается, Толик переключился на другую волну и дурашливо загорланил вместе с молодым голосом:
– Полковнику никто-о-о не пи-и-шет… Полковника никто-о-о не жде-ет…
Глядя на него со стороны, можно было подумать, что ему действительно ужасно весело.
* * *
Тем ранним утром, когда решалась его судьба, совершенно безмятежный Аркадий Сурин проснулся в чистенькой одноместной палате частной клиники профессора Переяславского. «Доброе утро», – сказал он себе мысленно. И сам себе же ответил: еще какое доброе! Ого-го! Просто утро новой жизни, а не какой-то там заурядный четверг.
Через несколько часов голову Сурина должны были распеленать, а самого его отпустить на все четыре стороны, пожелав счастливого пути. Он не собирался торчать в больнице до полного заживления всех швов, скреплявших лоскуты пересаженной кожи, нет. Он махнет первым же поездом в Тбилиси, оттуда вылетит самолетом в Стамбул, и прости-прощай, Аркадий Викторович Сурин вместе с Российской Федерацией, гражданином которой ты являлся всю первую половину своей сознательной жизни! Гудбай, Россия, о! Здравствуй, большой мир со всеми удовольствиями, которые изобрело человечество со дня своего сотворения. Пришло время перепробовать их все до единого, а это задача не из легких.
Подумав о том, как много ему нужно успеть, Сурин не нахмурился озабоченно, а наоборот, счастливо засмеялся. При этом лицо его сохраняло под бинтами каменное выражение, и он совершенно не двигал губами, чтобы труды профессора Переяславского не пошли насмарку.
Старик подпольно занимался пластической хирургией еще с советских времен, так что знал свое дело. На язык Сурина просилось выражение «как следует набил руку», но он сомневался, что эта идиома применима по отношению к медикам. Особенно к тем, которые имеют дело со столь деликатной материей, как лица своих пациентов.
Сурин прибыл в Сочи по поддельному паспорту, в который загодя вклеил отсканированную фотографию киноактера Тома Круза. Уменьшенная, слегка отретушированная, она совершенно не походила на снимок кинозвезды. Труженик Голливуда преобразился. Никакой улыбки на лице, строгий костюм, ровный фон. Том Круз на этой фотографии не очень походил на себя самого, зато сходство с ним Аркадия Сурина только усилилось.
Благодаря тому, что перед визитом в больницу он поработал над своей внешностью с помощью серной кислоты, при регистрации его документы не вызвали никакого подозрения. Несчастный молодой человек с уродливыми ожогами на лице желал вернуть себе былую привлекательность – что может быть естественнее этого? Переяславский заверил его, что все будет хорошо. Вы станете копией себя прежнего, пообещал он пациенту, тщательно изучив снимок из его паспорта.
Теперь Сурина ожидала новая жизнь в новом облике. И, честно говоря, ему было совершенно наплевать, на кого он станет похож, когда курс лечения завершится. Миллиардер может позволить себе выглядеть как угодно, и все равно он всюду будет самым желанным и обворожительным.
Том Круз был в данном случае просто данью прошлому. Теперь можно будет смотреть на себя в зеркало и вспоминать, каково быть маленьким, бедным, раздираемым тысячью и одним комплексом по поводу своих физических недостатков. Когда Сурин представлял себе, как отныне он станет обращаться с увивающимися вокруг него длинноногими красавицами, простыня в районе его паха конусообразно приподнималась и, случалось, не опадала на протяжении трех, а то и пяти минут. Теперь держитесь, топ-модели и королевы красоты!
При этом Сурин не ощущал себя счастливчиком, на которого нежданно-негаданно свалилось везение. Он честно заслужил богатство, почести, обожание окружающих. Его голова, в независимости от того, какая физиономия появится на ней через пару часов, принадлежала поистине гению. И не нужна ему Нобелевская премия. Миллиард двести миллионов долларов – вот сколько стоит он теперь. В тысячу раз больше, чем если бы его изваяние отлили из чистого золота!
Двадцать пять тысяч из этой суммы – капля в море – были уже истрачены. Когда компьютер лихорадочно выполнял введенную в него программу, разбрасывая колоссальную сумму по семнадцати заранее открытым счетам, он заодно сделал перечисление в Сочинскую клинику, про которую Сурин разведал все заранее. Номер ее счета совершенно вылетел из его головы. А вот секретные коды счетов в зарубежных банках он заучил наизусть, как «Отче наш». Впрочем, молитву Сурин не сумел бы произнести даже под страхом смерти. Зато цифры и буквы всех семнадцати пассвордов он мог воссоздать в памяти мгновенно, словно они были выгравированы в его мозгу.
На всякий случай он повторил про себя их все: сначала по порядку, потом вразброс, как попало. Ни единого сбоя. Хоть сейчас отправляйся в Швейцарию или на Кипр. А там…
Картина представлялась всегда одна и та же. Он, Сурин, возлежит на шезлонге возле бассейна, наполненного десятком красоток, каждая из которых только и мечтает о том, чтобы ублажить его по первому требованию. Щелкни пальцем – и все они падут ниц, как восточные рабыни. Могучие телохранители сутулятся, стараются сделаться маленькими и незаметными, когда их касается ленивый хозяйский взгляд. Вышколенные слуги бросаются выполнять каждое распоряжение Сурина. По телефону беспрерывно названивают люди, о которых раньше приходилось читать лишь в светских хрониках. Хау ар ю, Аркадий? Ит из Пол Маккартни (Папа римский, архангел Михаил, шестикрылый Серафим). Ду ю ремембер ми? Лет ит би, лет ит би-и-и… Узнаешь? О, я польщен, Аркадий. Сможем ли мы сегодня встретиться? Да? Ах, сэнк ю вэри-вэри мач!
Повалявшись еще немного в сладких раздумьях, Сурин пришел к печальному выводу, что даже у миллиардеров существуют неотложные заботы. Богатые не только плачут, они также ходят пи-пи и ка-ка, так что пришлось вставать и, шаркая шлепанцами, тащиться в туалет – единственное место в клинике, где комфорт еще не соответствовал уровню мировых стандартов.
Растянутое к виску правое веко Сурина по неизвестной причине зажило раньше левого, и видел он только одним глазом, да и то частично, что значительно сужало привычный кругозор и осложняло жизнь. Когда он возвращался в палату, его шлепанцы оставляли на линолеуме влажные следы, а одна штанина пижамных брюк, сырая от бедра до колена, неприятно холодила ногу. И это было не единственная неприятность, приключившаяся с Суриным этим, так славно начавшимся, утром.
В палате находилась медсестра Наташа в не очень свежем халатике, наброшенном по обыкновению прямо на голое тело, и совершенно незнакомый Сурину молодой человек с какими-то веселыми, но очень злыми карими глазами.
– Это, наверное, и есть наш красавец? – осведомился незнакомец, с интересом разглядывая Сурина, замершего на пороге.
Спрятав мокрую штанину за сухую, Сурин вопросительно посмотрел на Наташу: в чем дело, что здесь происходит?
Заметно осмелев, она, рослая и грудастая, подбоченясь, пошла грудью на мужчину, приговаривая при этом:
– А я вам говорю, мужчина, немедленно покиньте помещение! Кто вы, собственно говоря, такой?