Он с отсутствующим видом слушал и сдерживался, чтобы не слишком часто коситься на свою рубаху.
Вроде бы она скрывала все, что должно быть скрыто от посторонних глаз, но когда совершенно точно знаешь, что именно прячется за тонкой хлопчатобумажной тканью, трудно остановить воображение. Раздражаясь все сильнее, Громов прервал рассказчицу:
– Стоп! Все ясно. И что теперь?
– Теперь я встретила вас. И решила, что на вас можно положиться.
– Ага! – Он кивнул. – Я безмерно счастлив и благодарен за оказанное доверие. Жди здесь. Сейчас я вынесу резиновую камеру, насос и плавки для твоего Робинзона. Но предупреждаю: все должно быть возвращено в целости и сохранности.
Громов развернулся к девушке спиной, чтобы поскорее покончить со всей этой историей, но уйти ему не удалось.
– Но я же ещё не закончила, – с упрёком воскликнула она, поймав его за руку. – Вы дослушайте сначала.
– Что ещё? – Он остановился и обернулся, выражая всем своим видом нетерпение.
– Вы тут один живёте? – осведомилась Ксюха, наивно хлопая ресницами.
– Без жены?
– А что? – нелюбезно спросил Громов, высвобождая руку из чужих пальцев.
– А то, что нам жить негде…
Предысторию злоключений молодожёнов он выслушал вполоборота, как бы намереваясь уйти, но так и не сдвинулся с места, пока девушка не умолкла.
Потом вздохнул и отправился накачивать камеру. Он уже знал, что у него не хватит решимости отказать в приюте двум влюблённым идиотам. И заранее готовился к новым неприятным неожиданностям, которые не заставили себя долго ждать.
Возникнув в доме через полчаса, Ксюха и её малорослый муж, солидно представившийся Александром, превратили размеренное существование Громова в настоящий бедлам. Мокрые, запыхавшиеся, они первым делом слопали заботливо приготовленную хозяином картошку, а потом принялись слоняться, трогая, роняя и переставляя все предметы, попадавшиеся им на пути.
Если с присутствием Ксюхи с удовольствием смирился бы любой нормальный представитель сильного пола, то Саня раздражал Громова до боли в висках.
В одолженных ему великоватых плавках, с густой пятидневной щетиной на щеках, он изо всех сил пыжился, изображая из себя взрослого мужчину, но при этом оставался сопливым мальчишкой – настырным, непоседливым и вздорным. Не обращать на него внимания, как Громов ни старался, не получалось.
Особенно когда между молодожёнами затеялась дискуссия на тему: сколько пуговиц должно быть застёгнуто на выцыганенной у хозяина рубахе. Саня в ходе этих пререканий шипел. Ксюха отзывалась звонкими восклицаниями:
– Ничего же не видно! Чего ты кипятишься, не понимаю!
– А нечего расхаживать расстёгнутой до пупа!
– Какой пуп, милый? Это всего лишь середина груди. Обычное декольте. Смотрится пристойнее, чем твои штанишки на верёвочке!
– Сомневаюсь! – Саня выдвинул челюсть вперёд. – Очень сомневаюсь в этом!
– А вот мы сейчас у постороннего человека спросим…
Посторонним оказался Громов. В своём собственном доме. Это переполнило чашу его терпения, поэтому на вопрос Ксюхи, не шокирует ли она его своим внешним видом, он ответил так:
– Нет. Не шокируешь. Возмущаешь до глубины души вместе со своим блюстителем нравственности.
Я тут отдыхаю, это понятно? – Дождавшись утвердительного кивка девушки, он обращался теперь не только к ней, но и к её малогабаритному супругу. – Дальнейшее касается вас обоих. Выяснять отношения шёпотом. Пиво из холодильника не таскать. Станете нарушать дисциплину – отберу шмотки и отправлю вас туда, откуда вы взялись. На мою голову.
Удостоив на прощание притихшую пару хорошо запоминающимся взглядом, Громов, прихватив книгу и бутылку «Балтики», отправился наверх. Только тогда Ксюха попыталась взять хотя бы видимость реванша.
– Ещё пожелания будут? – осведомилась она с такой преувеличенной услужливостью, что это уже граничило с дерзостью.
– Это распоряжения, а не пожелания, – бросил через плечо Громов. – Двери заприте и никому не открывайте. Часика через два можете заняться обедом. Или ужином. Что там по времени больше подходит?
– Наверное, ужин, – растерянно предположила Ксюха.
– Тогда позовёте на ужин. Тем более что мой обед вы съели… Счастливо оставаться!
Провожаемый неодобрительным молчанием, Громов поднялся наверх, лёг на диван и вздохнул. Судя по удовлетворённому выражению лица – с облегчением. Тогда почему так тоскливо прозвучал его вздох?
Эти двое ничуть не походили на его дочь и зятя, но почему-то воскресили в памяти именно их. Свадебную фотографию, чтобы не бередить душу понапрасну, Громов убрал с глаз долой сразу по приезде на дачу. Но на стене осталось прямоугольное пятно невыгоревших обоев, которое все равно напоминало о том, что хотелось забыть.
Отведя глаза, он наткнулся взглядом на ходики, изображавшие круглую кошачью морду со стрелками-усами. Они, наверное, являлись ровесниками Громова. Но часы давно остановились, утомившись отсчитывать чужое время. А его завод ещё не закончился, и вчера ночью это едва не привело к беде. Громов понимал, что лишь случайно не убил двух парней, вставших у него на пути. Он собирался сделать именно это. А что произойдёт, если их дорожки опять пересекутся? Кто его тогда остановит? Что? Сумеет ли он вовремя опустить оружие?
Вряд ли можно было рассчитывать на то, что вчерашний инцидент останется без последствий. Но не это тревожило Громова. Его пугало то, что он как раз чуть ли не с нетерпением ожидает развития событий, не желая мирного исхода.
«Кажется, тебе лучше вернуться, пока не поздно, – сказал Громов самому себе. – Куда? Разве ты не знаешь, куда? К семье, к нормальной жизни среди нормальных людей. И вообще засиделся ты в майорах. Приспосабливаться к обстоятельствам надо, а не расхаживать по миру с видом одинокого мстителя, карающего всех, кто тебе неугоден. Никто тебя не уполномочивал вершить суд, скорый и правый».
– Пора бросать все на хрен! – произнёс он вслух.
Что именно он собирался бросать, Громов и сам не знал, но такое решение неожиданно принесло облегчение. Сомкнув веки, он пронёсся сквозь дремотное забытьё прямиком в настоящий глубокий сон, который редко посещал его в последнее время. А когда Громов вновь открыл глаза, комната уже была окрашена предзакатным оранжевым светом.
Эрик, прибывший в сопровождении двух бойцов в посёлок Западный, поначалу решил, что изуродованный «Мерседес» – злая шутка Губермана. Таким образом Папин любимчик мог выразить своё отношение к Эрику. С тебя, мол, и такого шарабана хватит, большего ты не стоишь, сторож ты наш. Дела новой бригаде передал? Молодец. Сиди теперь на дачке, пузо грей на солнышке, карауль ворота. Или объезжай вверенный тебе объект на служебном автомобиле без бамперов, с треснувшими стёклами, битыми фарами и мятыми боками.