– Не медвед так не медвед, – согласился он, наваливаясь на стол грудью.
Запах его приторного одеколона ударил Верещагину в нос.
– Ко мне есть какие-то вопросы? – спросил он.
– У матросов нет вопросов, у кадетов нет ответов, – прозвучало в ответ.
– Слушай, мне не до праздной болтовни. Если пришел по делу, то выкладывай. А если позубоскалить явился, то поищи другого слушателя. Я очень занят.
– Видели мы, чем ты занят, – хохотнул Корягич, но тут же сделался крайне озабоченным. – У нас проблемы.
По глубокому убеждению Верещагина, ходячей проблемой «Суры» являлся не кто иной, как визитер, однако эту мысль он попридержал. Несмотря на многочисленные сигналы о ненадежности Корягича, руководство и кураторы из спецслужб почему-то не принимали к нему никаких мер. Более того, в начале недели у Верещагина состоялась конфиденциальная беседа с офицером внешней разведки, который настоятельно попросил держать свои сомнения при себе. «Обеспечение секретности предоставьте нам, – сказал офицер, – а сами спокойно занимайтесь своим делом. Поверьте, мы тоже специалисты в своей области. Корягич проверен и перепроверен. И мы считаем, что он приносит ощутимую пользу».
«И неощутимый вред», – не удержался от колкости Верещагин.
«Там видно будет, – невозмутимо произнес офицер. – Одним словом, прошу вас ничем не выдавать свою неприязнь к Корягичу. И если вдруг случится так, что он обратится к вам с необычной просьбой или предложением, то вам не следует возражать, Виталий Валентинович. Это не рекомендация. Это приказ».
«Я не обязан подчиняться вашим приказам!»
«Хорошо. Считайте это жесткой установкой».
«Насколько жесткой?»
«Настолько, что любые отступления будут расцениваться как государственная измена».
Уязвленный такой необъяснимой симпатией к другу украинцев и американцев, Верещагин преисполнился ядовитой желчи.
«Шаг влево, шаг вправо, – сказал он, – приравнивается к попытке к бегству и карается расстрелом?»
«Нет, – коротко мотнул головой офицер разведки. – Расстрел вам не грозит, поскольку на смертную казнь наложен мораторий. Но сроки пожизненного заключения пока что никто не отменял. Зато может быть отменен указ о присвоении вам госпремии. Который, кстати, уже подписан».
«Ох уж эти агенты спецслужб! – буркнул Верещагин. – Как ловко вы сюда премию приплели. Горькую пилюлю решили подсластить?»
«Наоборот, – расщедрился на полуулыбку офицер. – Поперчил конфету».
* * *
Странное все же чувство юмора у этих разведчиков. И в любимчиках у них ходят люди странные. «Хотя, – подумал Верещагин, – офицер разведки не стал опровергать подозрения в адрес Корягича, а всего лишь порекомендовал держать их при себе. Сплошные тайны мадридского двора».
– Какие проблемы? – спросил Верещагин, подавляя зевок.
– Атака, – ответил Корягич. – Нас атаковали.
– Кто?
Верещагин скользнул взглядом по стенам и поднял глаза к потолку, словно ожидая взрыва или появления вооруженных до зубов десантников-диверсантов.
– Кто? – Корягич издал нервозный смешок. – Троянцы в пальто. Какая разница, кто? Американцы, израильтяне, поляки, верные сыны Ким Чен Ира. Главное, что они уже расшифровывают наши PGP-сообщения.
– Как?
– Элементарно, Ватсон. Я обнаружил прилипал внутри железок. И моя клава сбивается на морзянку.
– А по-русски? – потребовал Верещагин.
Корягич вздохнул, как будто ему предложили перевести сказанное на латынь или наречие суахили.
– На задних панелях некоторых компьютеров установлены специальные считывающие устройства, – пояснил он, с трудом подбирая слова. – А в мою клавиатуру вмонтирован так называемый монитор. Таким образом, каждое нажатие на клавишу, включая пароли и коды, записывается. – Корягич откинулся на спинку стула и переплел руки на груди. – Конечно, я поснимал всю эту хреновину и почистил жесткие диски «Эразером», но этого мало. Следы остались в своп-файлах, а их можно восстановить. Боюсь, ребята, проникшие в нашу систему, позаботились об этом. Я не удивлюсь, если все наше рабочее железо заражено вирусами, замаскированными под «гифы» и «эмпэшки».
– Зачем ты рассказываешь об этом мне? – нахмурился Верещагин. – Ступай к руководству, бей тревогу.
– Я был у Снеговика, – сказал Корягич, подразумевая директора «Суры», получившего прозвище за невероятную белизну своих волос. – Он мне сперва не поверил, но я, не сходя с места, развинтил его ноутбук, и он убедился. У Снеговика чип на матке… ну, на материнской плате.
– Наверное, Снеговик доложил куда следует, – рассудил Верещагин.
– Доложил. А как же.
– Тогда при чем здесь я?
– Ты давно просишь три дня без содержания, – сказал Корягич, забрасывая руки за голову. – Мать проведать рвешься?
– Отца, – осторожно поправил Верещагин.
До него дошло, что настал момент, о котором предупреждал сотрудник разведки. Сейчас последует просьба, вернее, поручение. Неспроста, ох, неспроста Корягич именно сегодня затеял проверку компьютеров. А что, если вся эта электронная катавасия была устроена специально? Отвлекающий маневр.
– Отца, – согласился Корягич, принимая нормальную позу, чего за ним обычно не наблюдалось. – Приболел старик?
Верещагина покоробило от такой фамильярности. Насупившись, он проворчал:
– Приболел.
– Вот и отлично.
– Лично я так не считаю.
– Прости, – спохватился Корягич, не слишком удачно изображая сострадание.
– Не прощ… – Верещагин осекся, мучительно соображая, что его беспокоит. Кажется, что-то похожее приснилось ему. Совсем недавно. Во сне тоже кто-то просил прощения, но кто? За что? И отчего нарастает смутная тревога в груди?
– Да брось ты выеживаться, – махнул рукой Корягич. – Я ведь тебе сочувствую. В общем, поезжай в Москву. Прокатишься колбаской по Малой Спасской.
– Что? – опешил Верещагин.
– Что слышал. Снеговик дал добро. Служебная машина в твоем распоряжении до следующего понедельника. Шофера, правда, уломать не удалось, так что сядешь за руль сам. Права, насколько мне известно, имеются?
– Имеются.
– Водить не разучился?
– Не разучился.
– Тогда с богом.
Корягич улыбнулся. Дружелюбия в его улыбке было не больше, чем в оскале акулы. Верещагин позвонил в приемную, связался со Снеговиком и положил трубку. Все это время Корягич наблюдал за ним, как родители наблюдают за несмышленышем, изображающим из себя взрослого. И смех, и грех.
– Он в курсе, – пробормотал Верещагин, уставившись на телефонный аппарат.