– Ничего не знаю, – упрямо талдычила ряшка, левый глаз на которой налился жарким багрянцем.

– Если ударю опять, будет еще хуже, – предупредил Жека. – Все ты знаешь, все понимаешь. А забудешь передать мои слова или не успеешь, я тебе дырку сделаю, вот здесь… – его палец ткнулся в лобную кость собеседника, прикрытую страдальческими морщинами.

Вслед за пальцем был продемонстрирован предмет, из которого дыр в человеке навинтить – раз плюнуть. Ряшка сразу залоснилась от пота и поспешно закивала.

Жека сплюнул парняге на штиблет и пошел прочь. Вот и еще одну ступеньку перешагнул, Зинку. Длинная какая лестница, и все вниз, вниз. Только на полпути не остановиться, обратно не повернуть. Там, за спиной, или мертвые, или обманутые, нет никакого резона к ним возвращаться. Все они проиграли, а он победил – всех вместе и поодиночке. Радует ли его эта мысль? Да, определенно радует. Но эта злая радость совсем даже не утешительна.

Из Олежки, надо полагать, уже тянут жилы в каком-нибудь подвале. Тянут-потянут, а вытянуть ничего определенного не могут, кроме классического: «невиноватая я, он сам ко мне пришел!» Трудно будет умирать братец, трудно и долго. Тварь он, конечно, порядочная, но такой мучительной смерти не заслужил. И Зинку, как ни крути, жалко. Послушная оказалась девчонка, надежная. Что с ней теперь будет? Поморщившись, он зашагал по улице еще стремительнее и целеустремленнее. Что будет? Соврет что-нибудь, отбрешется, ей не привыкать. И вообще, кто она такая? Проститутка и наводчица. Совершенно посторонний человек, лишний даже.

Приободренный этими мыслями, Жека поплутал немного по незнакомому двору, отыскал явочную квартиру и позвонил. Зинка, встретив его на пороге, уткнулась в Жекину грудь, но с объятиями не полезла, держала руки опущенными вдоль туловища. Они были у нее красными и мокрыми. «Полы драит со стиральным порошком, – определил Жека, глядя поверх Зинкиной макушки. Очень может быть, что из шлюх получаются идеальные супруги. Если они доживают до счастливого замужества…»

– Уборку затеяла, – тарахтела Зинка, глядя на своего мужчину снизу-вверх. – Белье замочила. Еще нужно посуду кипятком обдать, чужая все-таки, противно…

– Чужая, вот именно, – согласился Жека, старательно избегая ее взгляда. – Чужое – оно и есть чужое, не свое.

– Но жить-то надо? – спросила Зинка рассудительно. – Вот и приходится мириться.

– Приходится. – Его голос был монотонным и невыразительным. – Приходится мириться со всем этим. Временно.

Зинка отступила на шаг, присмотрелась к нему повнимательней:

– Что-то случилось? Опять неприятности?

– Вовсе даже нет. Наоборот, сплошные приятности. Обрадовать тебя?

– Ну обрадуй, – невесело согласилась Зинка. Смотрела она теперь исподлобья, подозрительно.

Жека улыбнулся так широко, что даже за ушами хрустнуло. И сообщил с этой растянутой улыбкой:

– Я платье тебе присмотрел. Красивое.

– Платье? Какое платье?

– Свадебное. Длинное такое, белоснежное.

– Гонишь?! – завопила Зинка. – Мне? Свадебное платье?

– Ну не саван же, – добродушно пошутил он. – В могилу еще успеешь. Так что мечи харчи на стол, а потом марш в койку! Будем репетировать первую брачную ночь.

Ох и обрадовалась же она! Вот и ладно. Зачем расстраивать человека раньше времени?

3

Коммерсант Олежка Ляхов, светлая голова, никаких щенячьих восторгов тем утром испытать не успел. Даже сдержанно порадоваться скорому обогащению он не мог – мешал панический страх, нараставший с каждой минутой.

Страх цапнул Олежку за сердечко на рассвете.

Передвигаясь по ковру на цыпочках, он толкнул ногой дверь спальни и замер, вперив настороженный взгляд в полумрак. На кровати выделялось светлое одеяло, наброшенное на безжизненное тело. Присмотревшись, Олежка почувствовал, что у него совершенно онемело лицо, словно прихваченное морозом. Очертания укрытого тела изменились. Почему-то торчали наружу босые ступни, вывернутые так, как если бы никогда не принадлежали единому целому. Мертвая рука сползла с кровати и теперь висела параллельно полу, раскрытой ладонью вверх. Лица убитой по-прежнему не было видно, но это не давало никакой гарантии, что она не скалилась под одеялом, не кривлялась злорадно и не пучила в темноте глаза.

Подумав об этом, Олежка попятился и пятился до тех пор, пока не налетел на стол и не уселся на него задом, с грохотом опрокинув пустую бутылку. Невольно устроенная шумиха заставила его втянуть голову в плечи. Он совсем не хотел напоминать этой о своем присутствии. Он как раз хотел быть маленьким и незаметным. Убедившись, что шум не потревожил обитательницу спальни, Олежка суетливо собрал вещи, одежду и юркнул с ними в ванную комнату, предусмотрительно запершись изнутри. Только здесь он почувствовал себя в относительной безопасности. Моля бога, чтобы все поскорее закончилось, он стал готовиться к самому главному моменту своей биографии. Контрастный душ. Вкрадчивое скольжение лезвия по намыленной коже. Тщательная укладка волос. Эти обыденные процедуры сделали недавний кошмар нереальным, как киноужастики. Олежка ободряюще подмигнул своему бледному отражению, которое навсегда покидал в зеркале. Отражение не улыбнулось, его прощальный взгляд получился укоризненным и печальным.

Стараясь не думать о плохом, Олежка покинул квартиру и минуту спустя уже цокнул золотым перстеньком в тонированное стекло «девятки».

Бур встретил его недоуменным взглядом, но спросил не про ключи, а про Олю.

– Дрыхнет, – коротко ответил Олежка, устраиваясь на заднем сиденье.

– Ох и вставит ей Хан! – мечтательно протянул колобок одновременно с зевком. – По самые гланды!

Такие утренние позевывания принято называть сладкими, но выдох колобка наполнил салон чем угодно, только не ароматом. Олежка скривился, однако это была улыбчивая гримаса. Никто внутрь Оли уже не полезет, разве что работники морга. Колобок, мечтающий подменить своего вождя и учителя по части вставления, даже не подозревает, как отвратительна холодная женщина, по-настоящему холодная. Если, конечно, его не прельщает половой акт с трупом не первой свежести.

Лекарь тоже сунулся с вопросами из той же некрофильной оперы:

– Ну и как она строчит? С пол-оборота заводится или как?

– Плохо заводится, медленно, – ответил Олежка, а мысленно добавил: «Зато на отключение действительно хватило пол-оборота головы на сто восемьдесят градусов. Так резко выключилась Оля, что теперь вы и втроем ее не заведете!»

За этой непринужденной беседой не заметили, как подкатили к «Интербанку», фасад которого единолично процветал на общем серо-буро-малиновом фоне окружающих зданий. Эмблема банка на огромном щите представляла собой стилизованную копию известной картины, на которой бык уплывает с похищенной Европой. Если бы красавицу заменить на мешок денег, а на горизонте пририсовать заморские небоскребы, получилось бы совсем реалистично. Или изобразить бы вместо быка золотого тельца, такого же пустого внутри, такого же дутого, как весь банковский антураж, включая припаркованные авто и их владельцев.