– Мне тоже, Александр Викторович, – отозвался Черныш и лихо махнул стакан водки. – Эх-х, – крякнул он и продолжил с горечью в голосе: – Неплохая все-таки была женщина, милая, веселая, вежливая…
– Блядью она была! – заорал Мамонтов, не желая слушать никаких соболезнований от Дашиного убийцы. Пустой стакан внезапно вылетел из его руки и врезался в стеклянную дверцу напольных часов, наполнив кабинет возмущенным перезвоном. А когда осколки осыпались на ковровое покрытие, Мамонтов завопил опять, пытаясь перекричать голос собственной совести: – Мне не подстилку эту дешевую жаль, а «Мицубиси»! Мало того, что он в воде до утра простоит, так еще раскурочат его менты поганые! Нельзя было труп в какую-нибудь тачку подешевле запихнуть?
– Даша всюду разъезжала именно на этом автомобиле, доверенность выписана на нее, – рассудительно загудел Черныш, игнорируя гневную выходку хозяина. – Вот вам и типичный несчастный случай… А если бы ее нашли в посторонней машине, то обязательно возникли бы лишние вопросы.
– Вопросы, – машинально повторил Мамонтов, и его глаза начали постепенно принимать осмысленное выражение. – Какого черта мы сидим здесь и теряем время? – воскликнул он с таким негодованием, как будто идея засесть в кабинете с бутылкой «Абсолюта» принадлежала не ему лично. – Пора бы уже побеседовать с нашими гостями! В первую очередь с этим… – досадливо поморщившись, Мамонтов пошевелил растопыренными пальцами, силясь поймать в воздухе ускользнувшее имя.
– С Романом, – подсказал Черныш, деловито поднимаясь с кресла.
– Без тебя помню! – буркнул Мамонтов в ответ. – Такое не забывается.
Начальник охраны деликатно промолчал и сделал шаг в сторону, пропуская громоздкую тушу шефа вперед. Поступь того была столь грузной, что кабинет отозвался на нее приглушенным дребезжанием всякой легковесной дребедени, которой был напичкан. Посуда, сувениры, статуэтки, фотографии в рамочках – все это пришло в дрожь, как бы предчувствуя надвигающуюся грозу.
Спускаясь по лестнице, Мамонтов сопел ничуть не тише ископаемого исполина, от которого произошла его фамилия. Казалось, его вот-вот хватит удар, но он лишь ускорял движение, преодолевая ступени на плохо гнущихся ногах, подобно целеустремленному роботу, готовому справиться с любыми препятствиями.
Чтобы шеф не почувствовал жирным затылком его ненавидящего взгляда, Черныш скользил глазами по картинам, которых на стенах лестничного проема было никак не меньше трех десятков. Несколько пейзажей, неуместный фруктово-овощной натюрморт, а главным образом – всевозможные голые молодухи, развернутые к зрителю так и эдак. Ни одна из них даже отдаленно не походила на Дашу, однако каждая напоминала Чернышу о ней, и ладонь, которой он придерживался за перила, вскоре взмокла от пота.
Плавно изогнувшись полукругом, лестница вывела обоих мужчин в грандиозный холл, отозвавшийся на их шаги резонирующим эхом. Добротная скульптурная копия Венеры Милосской проводила их равнодушными мраморными бельмами, а дебелый привратник с помповым ружьем вытянулся с ней рядом, расставил ноги циркулем и состроил такое зверское лицо, словно только что уничтожил не меньше десятка лазутчиков, проникших в особняк. Горничная, скрашивавшая его опасное дежурство, сделала вид, что протирает зеркало, но, кажется, елозила по стеклу собственными трусами.
– Мотню застегни, – прошипел Черныш привратнику мимоходом.
Хозяин на это никак не отреагировал. Ничего не замечая вокруг, все так же сосредоточенно топал ножищами дальше. Пройдя длинным коридором, выполненным в виде мраморного тоннеля, он толкнул дверь в конце с такой силой, что чуть не сорвал ее с петель.
Отсюда вниз вела еще одна лестница, уже не такая помпезная, как входная. Ее ступени на всем протяжении были покрыты потемневшими каплями крови, оставленными чьим-то расквашенным носом. Это было здесь обычным явлением. В прежние лихие времена, случалось, крови здесь наблюдалось значительно больше. Этим путем попадали в особняк гости, которых Мамонтов не жаловал. Некоторым выпадало счастье выбраться из подвала на своих двоих, а иные покидали дом уже не по своей воле (впрочем, как и появлялись здесь).
Низкий потолок коридора, куда проникли Мамонтов с Чернышом, давил и нагнетал тяжелую атмосферу, что шло только на пользу всяким несговорчивым личностям, которых доставляли сюда насильно. Капли крови присутствовали и здесь, указывая путникам верный путь. Миновав оружейную с вытянувшимся за решеткой часовым, несколько кладовых и подсобных помещений разного назначения, натужно пыхтящий Мамонтов не вошел, а ворвался в комнату, которую в шутку называл исповедальней.
Достаточно просторная, ярко освещенная лампами дневного света, она на самом деле не имела окон, через которые могло бы проникать солнце, а единственная дверь была позаимствована не где-нибудь, а в самой настоящей тюрьме – не столько для предотвращения побегов, сколько из стремления лишить пленников всяческих иллюзий.
На этот раз их было много, как никогда, – сразу трое. Пристегнутые наручниками к вмурованной в стену чугунной трубе парового отопления, они одновременно взглянули на вошедших. Их взгляды излучали испуг, отчаяние, усталость и главным образом надежду, которую им никто здесь внушать не собирался.
Два охранника из команды Черныша, присматривавшие за троицей, без лишней суеты поднялись с садовой скамейки, установленной здесь для комфорта хозяев положения, и молча посмотрели на вошедших, ожидая распоряжений.
– Ждать там! – Мамонтов нетерпеливо махнул в направлении коридора.
Дважды повторять не пришлось. Охранники испарились стремительно и бесшумно.
Плюхнувшись на скамейку и не приглашая Черныша последовать его примеру, Мамонтов принялся старательно отдуваться, посвистывая прокуренными легкими. Он хотел, чтобы его голос звучал властно и грозно, а при такой одышке добиться этого было затруднительно. Поэтому, не желая выглядеть обессиленным, безобидным толстяком, Мамонтов сделал вид, что хочет для начала получше рассмотреть маленькую компанию, оказавшуюся в его власти.
Главное внимание он уделил темноволосому парню. Надо полагать, это и был Роман, герой-любовник с членом на изготовку. Переполненный дурной спермой паскудник, осмелившийся изгадить семейную идиллию Мамонтова, разрушить ее, превратить в постыдную порнографию.
Это его кровавая юшка оросила лестницу и коридор, но она уже запеклась у него под носом, и вообще в жилах этого подонка бежало слишком мало крови, чтобы отквитаться за Дашину жизнь, даже если отмеривать ее каплю за каплей.
Глаза парня забегали. Лицо его сделалось мертвенно-бледным. Парень сидел на корточках с задранной вверх рукой, и Мамонтов с удовольствием отметил, что от запястья до кончиков пальцев она тоже приняла трупный оттенок, только гораздо более темный, чем смазливая физиономия. Коварные милицейские наручники смыкались все туже при каждом резком движении, и пленник, убедившись в этом на собственном опыте, теперь боялся даже пошевелить прихваченной браслетом конечностью.
– Больно? – поинтересовался Мамонтов, когда дыхание постепенно наладилось, а непрерывное сипение перешло в редкие присвисты.