Оказалось, нет. Сколько ни орала Ленка, перемещаясь по краю бетонной террасы из конца в конец, никто не отзывался на ее крик. Один раз ей показалось, что далеко внизу пошевелилось то, что больше всего напоминало кучу окровавленного тряпья, но больше она туда не глядела. Ей вовсе не хотелось, чтобы Леха явился на ее призывы. Потому что после этого оставалось бы просто умереть от разрыва сердца, а сначала необходимо было спасти дочь.
Иногда Анечка открывала глаза, но не понимала, где находится, и не сразу узнавала мать. Узнав, просила пить, а потом отключалась снова, и с каждым разом ее сомкнутые веки казались Ленке все более прозрачными.
Потеряв надежду докричаться до людей, она вооружилась бутылочным осколком и приготовилась полосовать пальто на длинные ленты, чтобы свить из получившихся кусков ткани веревку, по которой можно было бы спуститься на землю.
– Телефон, мама, – произнесла Анечка еле слышным голоском.
Слышать, как она бредит, было невыносимо. Ленка решительно отпорола рукав и разложила его на коленях, чтобы располовинить его вдоль.
– Телефон, – повторила Анечка чуть громче.
– Потерпи, миленькая, – попросила Ленка. – Скоро нас заберут отсюда.
– Возьми телефон… Позвони дедушке…
Ну да, конечно! Как же Ленка сразу не догадалась! Поднять с пола оставленную Лехой трубку и набрать знакомый номер – это же так просто, куда проще, чем изображать из себя альпинистку или задушить человека своими собственными джинсами…
– Папа! – закричала Ленка, когда после бесконечно долгих гудков услышала в трубке знакомый голос. Никогда еще он не казался ей таким родным.
– Ленок?.. Леночка?.. Ты где?..
Она, как могла, объяснила, где находится. На последовавший вопрос о Лехе Катке коротко ответила, что в некотором роде он здесь, но угрозы собой уже не представляет… Да, да, именно рядом… Нет, этот разговор Леха не слышит и слышать не может… Почему?.. Ленка объяснит все потом, а сейчас пусть отец немедленно ищет этот проклятый недостроенный цех на отшибе, потому что Анечке плохо, очень плохо. «Мне тоже», – хотела пожаловаться Ленка, но не сумела. Все кружилось у нее перед глазами, как будто она опорожнила еще одну бутылку бурбона.
Отец пообещал добраться к ним за полчаса, максимум за полтора, если придется объездить всю округу. Он торопливо говорил что-то еще, но трубка уже выпала из разжавшихся Ленкиных пальцев. Она оказалась слишком тяжелой, чтобы долго удерживать ее на весу.
Ленка лежала на боку, ее колотил озноб. Такой сильный, что у нее зуб на зуб не попадал, когда она взмолилась в перевернутое на девяносто градусов пространство:
– Приезжай поскорей, папочка…
Жаль, что Громов этого не слышал, потому что в последний раз дочь обращалась к нему так более двадцати лет назад.
– Па… – Ленка не договорила.
А над серым цехом кружила воронья стая, привлеченная мужским трупом, распластавшимся внизу. Остальные две жертвы были пока что живы – маленькая девочка, укутанная в одеяла, и ее взрослая мать, так и не сумевшая натянуть на себя грязное пальто с оторванным рукавом. Но вороны всегда чуяли приближение смерти заранее и умели ждать. Тем более, когда было чем полакомиться, пока суд да дело.
Кр-ра!.. Кр-ра!.. Кр-ра-аа…
Накануне Семен Светлицкий по прозвищу Сэм впервые задумался о том, что жизнь – это не сплошной праздник, когда ты гарцуешь на всевозможных тусовках, беззаботный, как мальчуган, оседлавший палочку: хип-хоп, хип-хоп! Нет, все гораздо сложнее. Помимо кокаина, экстази, чипсов и жвачки в мире, оказывается, существует такая хреновина, как взрывчатка, и однажды благодаря ей твою сестрицу Раису разносят в клочья вместе с ее драндулетом. Вот тут-то для тебя и начинается настоящая взрослая жизнь, ну бы ее на фиг.
– Сёмочка… Как же так, а? Что же нам теперь делать, Сёмочка? Как жить дальше?
Это предок ноет. Из спальни. Лицом желт, хоть самого в гроб клади. Поэтому в спальню заглядывать неохота.
– Поспи, папа, – просит Сэм, повышая голос почти до крика. – Тебе нужен покой.
– Какой покой, сынок? – подключается мамахен. Она постоянно бродит из комнаты в комнату, бесшумная, как привидение, и постоянно пугает Сэма до икоты. А когда подает голос, он напоминает звучание расстроенной виолончели. – Нашей Раечки, нашей крови-и-инушки нет больше с нами… Ты бы покушал что-нибудь, сынок. Хочешь оладушков?
– Нет, – решительно мотает головой Сэм. – Лучше иди к отцу, мама. Ты же видишь, как его подкосило.
– Я так боюсь за него. Ему ведь скоро шестьдесят, а это не шутка.
– Сё-о-мочка, – доносится из спальни, – сыно-о-ок… Ох, сил моих нет… Ох, нет больше моей мóчи…
Рехнуться можно, честное слово!
Полуобняв мамахен за плечи, Сэм ведет ее в спальню, приговаривая:
– Ты тоже ложись. Я обо всем позабочусь, все устрою. А вы отдыхайте и не… Короче, ни о чем не думайте.
– Гроб красный заказал, сынок? – беспокоится мамахен.
– Красный, красный. Вернее, черный. Так, садись на кроватку, мама. Теперь ложись… Ножки протяни…
– Скоро мы с твоей матерью действительно протянем ноги, – пускает слезу отец. – Как дома пусто… Больно как!..
– Спите, спите, – кивает Сэм, спеша выбраться из угнетающей его спальни.
Его ноздри брезгливо сужены.
Все эти дни от занемогших родителей за версту разит мочой и сердечными каплями, а в похоронных конторах вообще духан стоит такой, словно эти гады свои венки с могилы на могилу передают, по эстафете. Ну а в морге и того похлеще – не попудри Сэм нос перед походом, он бы там вмиг коньки откинул, с Райкой за компанию. То, что от нее осталось, называлось фрагментами тела. Век бы не видеть их, этих фрагментов!
Ох, и подкинула же ты всем проблем, сеструха! Стервой жила, стервой и померла.
Хуже всего подействовало на Сэма общение с ментами. Те, которых в сериалах показывают, сущие ангелы в сравнении с настоящими. Эти, реальные, песен не поют, не балагурят по любому поводу и без повода, задержанных по плечу дружески не треплют. От них исходит ощущение угрозы и силы вмеремешку со слабым запашком вчерашнего перегара.
Они усаживают тебя на колченогий стул, собираются вокруг, закуривают все разом и начинают задавать тебе всякие дурацкие вопросы, заранее не веря ни единому твоему слову. А когда ты, получив подзатыльник, обещаешь пожаловаться на произвол и требуешь адвоката, тебя по-скоренькому обыскивают и, держа перед твоим носом изъятый у тебя пакетик с белым порошком, предлагают не валять ваньку, а давать те показания, которые от тебя требуются. Иначе они расколят тебя по самую жопу по статье за хранение и распространение наркотических средств. И, если ты не хочешь заделаться самым знаменитым наркобароном города, тебе приходится в корне менять линию поведения. Оказывается, что ты всю жизнь только и мечтал о том, чтобы излить душу гражданину следователю. Выясняется также, что ты невероятно говорлив и общителен без всяких стимуляторов. Так языком молотишь, что любой чтец рэпа позавидует. По-существу-заданных-мне-вопросов-больше– ничего-сообщить-не-имею…