— Послушай, ты сама знаешь, что я не стану делать то, что считаю неразумным.
— Если бы ты меня любил, то не задумывался бы, разумно или неразумно то, чего я хочу. Я не слишком-то думала о благоразумии, когда выходила за тебя.
Эдвард промолчал. Естественно, это разозлило Берту еще больше. Она гневно отшвырнула букет, который собиралась поставить в вазу. Эдвард все так же молча двинулся к двери.
— Куда ты? — осведомилась она.
— Ну, раз ты не хочешь составить мне пару, я потренируюсь один.
— Почему бы тебе не послать за мисс Гловер? Она придет и сыграет с тобой.
Крэддоку в голову пришла новая идея (дабы не нарушать душевного равновесия, мысли посещали его сравнительно не часто), однако ее нелепость заставила Эдварда расхохотаться.
— Уж не ревнуешь ли ты меня, Берта?
— Я? — с величайшим презрением переспросила та, затем передумала: — Ты предпочитаешь играть с ней, а не со мной!
Крэддок мудро пропустил часть обвинения мимо ушей.
— Посмотри на нее и на себя. Неужели ты считаешь, что я могу предпочесть ее тебе?
— У тебя хватит глупости.
Слова сорвались с языка Берты помимо ее воли, а язвительный тон сделал их еще более оскорбительными. Побледнев от страха, она взглянула на мужа.
— Ох, Эдди, извини…
Господи, и зачем только она это брякнула! Берта страшно сожалела о своей несдержанности. Крэддок с безразличным видом перелистывал страницы книги. Она подошла к нему.
— Ты ведь не обиделся, милый? Прости, я не хотела этого говорить.
Берта вложила пальцы в ладонь Эдварда, он молчал.
— Не сердись на меня, — робко повторила Берта и, не выдержав, зарылась лицом в его грудь. — Я ничего такого не думала, просто сильно разозлилась. Ты просто не представляешь, как унизил меня позавчера. Я не спала всю ночь!.. Поцелуешь меня?
Крэддок отвернул лицо, но она не отставала, пока наконец не нашла его губы.
— Скажи, что ты на меня не сердишься.
— Я на тебя не сержусь.
— О, Эдди, мне очень нужна твоя любовь, — промурлыкала Берта. — Особенно теперь, когда я… жду малыша.
В ответ на его изумленный возглас она продолжила:
— До сегодняшнего дня я не была уверена… Ах, милый, я так рада. Именно это мне и нужно для полного счастья.
— Я тоже рад, — сказал Крэддок.
— Пожалуйста, Эдди, будь добрее ко мне и потерпи, если я буду нервничать и злиться. Сам знаешь, это случается помимо моей воли, и, кроме того, потом я всегда сожалею о своем поведении.
Крэддок поцеловал жену со всей страстностью своей апатичной натуры и вернул покой измученному сердцу Берты.
Берта намеревалась до последнего хранить в секрете свою новость — маленькая тайна служила ей утешением в горести и преградой против нарастающего разочарования. Она еще не была готова примириться с открытием, пока смутным, что Эдвард с его холодным темпераментом не способен удовлетворить ее бурную страсть. Для нее любовь была ярким пламенем, поглощающим всю жизнь; для него — удобным и нужным явлением Божьего промысла, и волноваться по поводу этого явления стоило не более, чем, к примеру, при заказе костюма у портного. Жаркая любовь Берты некоторое время заслоняла собой холодность мужа; она упорно не замечала, что виной всему ее собственная чрезмерная пылкость. Берта обвиняла Крэддока в безразличии и терзала себя вопросом, как завоевать его сердце. Гордость молодой женщины страдала от того, что она любила с большей силой, нежели любили ее. Целых шесть месяцев она слепо обожала Эдварда, но, даже прозрев, отказывалась признать очевидный факт и по-прежнему видела лишь то, что хотела видеть.
Тем не менее правда, пробившая себе путь сквозь сонм иллюзий, доставляла ей страшные муки. Она боялась, что Эдвард не просто разлюбил ее, но и вообще никогда не любил. Берта колебалась между прежней горячей привязанностью и новой, столь же лютой ненавистью. Она говорила себе, что ничего не делает наполовину — либо любовь, либо отвращение, но в любом случае — от всего сердца. Однако теперь ситуация полностью менялась — появление ребенка все искупало. Теперь уже не имело значения, любит ее Эдвард или нет. Берта больше не страдала, сознавая, как наивны были ее надежды, как быстро рухнул идеал. Она уже чувствовала, как крохотные ручки сына одну за одной разрывают нити, привязывавшие ее к Крэддоку. Когда Берта заподозрила, что беременна, она издала ликующий возглас, в котором, помимо радости предстоящего материнства, звучало предвкушение близкой свободы. Когда же подозрения переросли в уверенность, чувства ее — всегда непостоянные, как апрельские ветра, — изменились. Навалившаяся слабость заставила Берту желать поддержки и сочувствия со стороны мужа, и тайну пришлось раскрыть. В тот самый день во время безобразной ссоры она бросала ему горькие упреки и обвинения, а сама только и мечтала о том, как Эдвард заключит ее в объятия и скажет, что любит. Чтобы возродить угасающую страсть Берты, требовалось совсем чуть-чуть; она нуждалась в помощи Эдварда и не могла жить без его любви.
Неделя проходила за неделей, и Берта с растроганным сердцем стала замечать перемены в поведении Эдварда, еще более очевидные на фоне его прежнего равнодушия. Теперь он относился к жене, как к тяжелобольной, требующей некоторого внимания. У Крэддока на самом деле было доброе сердце; в этот период он делал для Берты все, что не вынуждало его жертвовать собственным комфортом. Когда врач велел побаловать ее каким-то деликатесом для усиления аппетита, Эдвард охотно поехал за этим лакомством в Теркенбери. В присутствии Берты он старался говорить и ходить тише. Вскоре он настоял на том, чтобы сносить ее по лестнице на руках, и хотя доктор Рамзи уверял Берту, что в этом нет никакой необходимости, она не позволила Крэддоку отказаться от этой процедуры. В его сильных руках она чувствовала себя маленькой девочкой и с удовольствием прижималась к широкой груди мужа. С приходом зимы, когда было слишком холодно, чтобы выезжать на прогулку, Берта долгими часами лежала на кушетке у окна, разглядывая аллею вязов, опять безлистых и унылых, наблюдая за тяжелыми тучами, что приходили с моря, — в ее душе царили мир и покой.
В один из дней нового года она, как обычно, сидела у окна и увидела Эдварда, гарцующего верхом по аллее. Крэддок остановился перед окном и взмахнул хлыстом.
— Как тебе мой новый жеребец? — крикнул он Берте.
В этот момент конь попятился и едва не угодил задними копытами в клумбу.
— Тихо, дружок! — осадил его Крэддок. — Стой смирно, я сказал!
Жеребец встал на дыбы и злобно прижал уши. Эдвард спешился и подвел коня к окошку.
— Ну разве не красавец? Только погляди, каков! — Он провел рукой по передней ноге коня, погладил лоснящуюся шерсть. — Отдал за него всего тридцать пять гиней. Сейчас отведу его в конюшню и приду домой.
Через несколько минут Эдвард присоединился к жене. Костюм для верховой езды сидел на нем превосходно, в высоких сапогах с отворотами он выглядел лучше и значительнее, нежели обычный охотник-сквайр, чей образ всегда был для Крэддока идеалом. Покупка привела его в отличное расположение духа.