В музыке Берта также пристрастилась к полуизвестному и полузабытому. Гостиной эпохи Георгов с ее старинными картинами, чиппендейловской мебелью, обитой ситцем, прекрасно подходили простые мелодии Куперена и Рамо, рондо, гавоты и сонатины в пудреных париках и с мушками, что восхищали пышно разодетых дам и господ из прошлого столетия.
Вдали от настоящего, в своем искусственном раю Берта была счастлива. Безразличие ко всему остальному миру оказалось надежной броней: жить без любви и ненависти, надежды или отчаяния, без честолюбивых стремлений, желаний, обжигающих страстей и перемен было легко и просто. Так цветут цветы: слепо, беспечно бутон пробивает жесткую оболочку и раскрывается навстречу солнцу, щедро дарит свой аромат ветрам, а потом умирает, и вокруг нет никого, кто видел бы его красоту.
Берта уже могла оглядываться на прошлое с легким недоумением: ее безумная любовь к глуповатому Эдварду теперь казалась ей мелодраматичной, контраст между пылкими надеждами и прозаичной реальностью даже вызывал улыбку. Джеральд остался лишь милым сентиментальным воспоминанием. Берта не желала его больше видеть, однако часто думала о юноше, идеализируя его до тех пор, пока он не превратился в очередного героя одной из ее любимых книг. Зима, проведенная в Италии, также сплела узор из самых восхитительных впечатлений, поэтому Берта решила не повторять путешествия, дабы не испортить волшебства. Молодая женщина далеко продвинулась в науке жизни, когда осознала, что удовольствие чаще бывает нежданным, что счастье — это дух, который осеняет внезапно и крайне редко приходит по заказу.
Эдвард с головой окунулся в бурную деятельность, так что его день был расписан практически по минутам. Он значительно улучшил благосостояние семейства Лей и, как всякий собственник средней руки, полагал, что, если хочешь получить хороший результат, дело нужно делать самому, а потому держал фермы под своим непосредственным контролем. Помимо этого, Крэддок играл важную роль во всех местных обществах и органах власти: его фамилия значилась в школьном и попечительском советах, он был членом окружного совета, председателем муниципального совета, президентом крикетного и футбольного клубов, патроном Блэкстеблской лодочной регаты, членом организационного комитета выставки собак в Теркенбери и большим энтузиастом сельскохозяйственной выставки, собиравшей представителей центральных областей графства. Эдвард Крэддок являлся столпом местного отделения партии консерваторов, мировым судьей и церковным старостой. Наконец, он был рьяным франкмасоном и летал по всему Кенту, посещая собрания полдюжины лож, в которых состоял. Однако труд его не пугал.
— Да благословит вас Господь, — говаривал он. — Я люблю трудиться. Для меня не бывает много работы. Если нужно что-то сделать, приходите ко мне, я сделаю это и поблагодарю вас за то, что дали мне такую возможность.
Эдвард всегда отличался хорошим нравом, а теперь его натуру поистине можно было назвать ангельской. Добродетельность Крэддока вошла в поговорку. Его успех в полной мере соответствовал заслугам, и заручиться поддержкой Эдварда в каком-либо вопросе означало гарантировать его удачный исход. Он всегда был бодр, жизнерадостен и общителен, доволен собой и окружающим миром — образцовый сквайр, землевладелец, фермер, консерватор, человек, патриот. Крэддок занимался любым делом с величайшей тщательностью и, обладая неистощимым запасом энергии, всегда прикладывал вдвое больше усилий, нежели требовалось. Он был занят с раннего утра до поздней ночи (как правило, без особой на то необходимости) и упивался этим.
— Мое спокойное отношение к достоинствам Эдварда доказывает, что я прекрасная женщина, — сказала Берта мисс Гловер.
— Дорогая, вам следует гордиться мужем, он замечательный пример всему графству. На вашем месте я была бы счастлива и неустанно благодарила бы Господа.
— Мне хватает, за что его благодарить, — пробормотала Берта.
Поскольку Эдвард позволил жене идти своей дорогой, а та с удовольствием предоставила ему идти своей, поводов для разногласий не возникало, и Крэддок здраво рассудил, что полностью укротил супругу. А ведь он не ошибался, снисходительно думал Эдвард, когда сравнивал женщин с наседками — живностью, которой для счастья нужен лишь хороший уход да прочная загородка, за которой они могут рыться в земле сколько угодно. Все, что требуется, — вовремя кормить, и пусть себе кудахчут! Всегда приятно, когда опыт подтверждает предположение, сделанное еще в юности.
Как-то раз, случайно вспомнив о годовщине свадьбы, Эдвард подарил жене браслет. Довольный, в благодушном настроении после сытного обеда, он похлопал Берту по руке и сказал:
— А время-то летит!
— Говорят, это так, — улыбнулась она.
— Просто не верится, что мы женаты уже столько лет. По мне, так прошло всего полтора года. Мы с тобой отлично ладим, верно?
— Мой милый Эдвард, ты образцовый муж. Меня это даже иногда смущает.
— Ха, здорово сказано! Надо признать, я действительно делаю все, что полагается хорошему супругу. Конечно, поначалу у нас бывали небольшие размолвки, люди не сразу привыкают друг к другу, и глупо ожидать, что все пойдет гладко с первого дня, но уже не один год — точней, с самого твоего возвращения из Италии, — мы счастливы, как голубки, правда?
— Да, дорогой.
— Честное слово, вспоминаю наши ссоры и не могу понять, из-за чего они случались?
— Я тоже, — подтвердила Берта, ничуть не солгав.
— Наверное, все дело было в погоде.
— Согласна.
— Что ж, все хорошо, что хорошо кончается.
— Эдвард, дорогой, ты прямо философ.
— Насчет философа не знаю, но вот политик — это точно. Кстати, я еще не читал сегодняшнюю газету, там пишут про новые военные корабли. Я уже давно говорил, нужно больше кораблей и больше пушек. Рад, что правительство наконец прислушалось к моему совету.
— Я горжусь тобой, милый. Это побудит тебя не прекращать усилий. Кроме того, приятно сознавать, что кабинет министров читает твои речи, опубликованные в «Блэкстебл таймс».
— Уверен, для страны было бы куда больше пользы, если бы власти внимательней прислушивались к мнению из глубинки. Именно такие люди, как я, по-настоящему знают чаяния народа. Не принесешь мне газету? Она лежит в столовой.
Эдварду казалось вполне естественным, что жена должна ему прислуживать: это ведь ее долг! Берта передала ему «Стандард», он погрузился в чтение и вскоре начал зевать.
— Ох, вздремнуть бы, — пробормотал Крэддок.
Немного спустя глаза его сами собой закрылись, газета выскользнула из пальцев, он растянулся в кресле, вытянув ноги и покойно сложив руки на животе. Голова свесилась набок, рот открылся, Эдвард захрапел. Берта невозмутимо читала. Через некоторое время он вздрогнул и проснулся.
— Ах ты, Господи, я, кажись, заснул! — воскликнул он. — Черт, совсем замотался. Пойду-ка лучше спать. Ты еще не ложишься?
— Пока нет.