Есть фразы, которые пугают вас больше, чем эта?
— Что случилось? — спросил я как можно спокойнее.
— Я сама еще толком не знаю. Позвонила мама. Ее со страшными болями увезли в больницу, я сейчас туда еду.
У меня что-то опустилось внутри. Пэгги, я уже говорил, живет одна в Хайаннис-Порте.
— А что за боли?
— Где-то в правом боку. Пока не ясно.
— А ты говорила с ней или с врачом?
— С ней. Ей сделали укол, и она могла говорить.
— Может, это просто аппендицит?
Хотя почему «просто»? От просто аппендицита бывает перитонит, а от него умирают.
— Аппендикс у нее вырезан, — возразила Джессика. — Ты не волнуйся, я позвоню, когда поговорю с врачами.
— Вы едете с Бобби?
Для тех, кто забыл, Бобби — это наш недоросль-сын. Он-то счастлив будет пропустить школу, даже по волнительному поводу!
— И с Мистером Куилпом.
А это наш кокер-спаниэль. Конечно, с кем же его оставить?
— Осторожно на дороге!
Джессика ездит на полноприводном лексусе, но в ноябре на дороге уже может быть гололед.
— Не волнуйся! Мы же поедем с Бобби.
Да, с ребенком в машине гнать она не будет, как бы ей ни хотелось поскорее увидеть мать. Проблема еще в том, что у Пэгги нет мобильного. Он ей не нужен — она всегда в своем доме или на участке.
— Позвони мне сразу, как поговоришь с врачом!
— Конечно. Ну, целую тебя, я побегу.
— Целую. И поцелуй от меня Пэгги.
Я отключил телефон. Будь я в Нью-Йорке, разумеется, бросил бы все и поехал вместе с ними. Но, может, с Пэгги ничего страшного?
— Что-то случилось? — спросила Маша.
— Мою тещу увезли на скорой в госпиталь. Но это не просто мать моей жены. Это… Не знаю, как тебе объяснить.
Объяснить было можно, только посвящать навязанную мне напарницу в свои личные привязанности и переживания я не собирался.
— Она в какой стране?
Я недоуменно поднял на Машу глаза. Хотя откуда она могла это знать?
— Я имею в виду, там хорошая медицина? — поправилась Маша. Она не стремилась узнать про меня вещи, которые ее не касались. Просто хотела выразить сочувствие.
— Лучшая в мире! — глупо выпалил я.
— Тогда не стоит волноваться раньше времени.
— Наверное. Только как это сделать?
— Переключись на работу!
Она не жестко это сказала. Это не была вежливая форма фразы типа «Хватит распускать нюни, займись делом!»: Маша поделилась со мной личным опытом, как мне показалось, недавним.
Последовать совету напарницы оказалось непросто. Это в разгар дня напор времени, осложнения и потенциальные или реальные опасности заставляют тебя быть здесь и сейчас. Ночью, в безопасном месте — или, по здравому размышлению, считающемся таковым — человек полностью во власти сил, действующих на него изнутри.
Маша, повздыхав с полчасика, наконец, заснула. Она спала с приоткрытым ртом, отчего дыхание ее было почти неслышным. Есть люди, которые, засыпая, становятся шумными: храпят, сопят, переворачиваются с боку на бок, сотрясая всю кровать. Машин сон обнаруживался по наступающей тишине.
Тишине, конечно же, относительной. Такая тишина царит на птичьих базарах, где требуют пищи птенцы, дерутся за место под солнцем самцы, и сплетничают с соседками по уступу самки. Было уже часа два ночи, а жизнь в гостевом доме «Аджай» еще едва перевалила зенит. В какой-то момент я даже услышал голос, который, без всякого сомнения, принадлежал Деби. Она, поднимаясь по лестнице, участвовала в каком-то веселом споре. Потом компания, явно интернациональная, поскольку говорили они по-английски, поравнялась с нашим номером, и я услышал, как моя новая знакомая громко заявила:
— Я бы не стала валить всех стариков в одну кучу.
За этим последовал хор неразличимых возражений, пресеченный возмущенным криком Деби:
— Стоп! Говорите про своих родителей. Моего отца не трогать!
Компания, продолжая спор, перешла на следующий лестничный пролет, и их голоса слились в общем гомоне.
Деби, как перед этим Маша, отвлекла мои мысли только на минуту. Если правда, что человек — это то, о чем он думает, я сейчас был с Пэгги. Женщиной — слова громкие, но других у нас в языке нет, — так вот, женщиной, которая спасла мою жизнь. Не мне спасла жизнь — мне жизнь тогда была не нужна. Спасла мою жизнь — сделала так, что она мне снова понадобилась.
После гибели Риты и наших двойняшек я два месяца провел в психушке, а когда вышел оттуда, моей главной заботой было уехать из Сан-Франциско.
Я хотел вернуться в Москву и вызвал на встречу тихого печального армянина из советского генконсульства, у которого я был на связи. Мы встретились с ним на том же пригорке перед университетом, с которого и началась цепь печальных событий. Армен — под таким именем я его знал — передал мне соболезнования от себя и от руководства нашей службы, а также увесистую пачку денег в заклеенном конверте «на всякие расходы». Мне не нужно было ни то, ни другое. Передо мной сидел человек, которого я винил в смерти своих близких почти так же, как и себя. Но я не набросился на него, не попытался его задушить, не плюнул ему в лицо — он, как и я, был здесь ни при чем.
— Спасибо за то, что вы сказали, — с трудом произнес я. — Деньги мне не нужны. Я хочу только одного — вернуться домой!
Армен сунул конверт обратно в карман и громко вздохнул. Когда мы говорим «вздохнул», мы обычно имеем в виду, что человек громко выдохнул воздух. Так вот, мой связной выдохнул даже не через нос, а через рот, вытянув губы, как будто выпустил пар через аварийный клапан: «Пф-ф-ф». Звуки снимают стресс.
— Мы сделаем все, как вы хотите, — заверил меня Армен. — Я бы только сказал вам одну вещь. Это горе такое, что вы будете возить его с собой, куда бы вы ни поехали. Оно будет с вами здесь, оно будет с вами и в Москве. И никакие друзья вам в этом не помогут. Вы — извините, что я так говорю вам сейчас, — вы постепенно поправитесь, постепенно. Я надеюсь, что это будет так! Но вернуть вас сюда уже будет невозможно. Ваши начальники положили столько труда, вы сами столько всего перенесли, чтобы оказаться здесь, на вашем месте, — и все это будет зря! Можно будет проделать это еще раз? Таким же способом — наверняка нет! Наверно, по-другому как-нибудь это сможет сделать и кто-то другой. Но ему придется пройти через все, через что прошли вы. И это займет годы.
Армен, конечно, не мог знать моей истории, он мог только предполагать. А я вспомнил Кубу, мои три месяца в общей камере в городской тюрьме Сантьяго, мою ночь в полицейском участке в Майами, на которой, я думал, мое пребывание в Штатах и закончится, наше невероятное везение — повстречаться с Саксом.