Я проходил так, изредка прикладываясь к фляжке, изредка присаживаясь отдохнуть на невспоротом конце матраса, пока за окном не посветлело. Кому понадобилось привозить меня на заброшенный хутор? И зачем? Чем больше я думал об этом, тем больше мой увоз становился похожим на похищение. Допрашивать меня, кто бы этого ни хотел, было удобнее в городе. Держать под контролем — в тюрьме. С версией похищения не вязалась только одна вещь — старший патруля назвал имаму свое имя. И я не сомневался, что, когда я днем не появлюсь, заботливейший Мухаммад Джума снова наведается на базу. Но мальчишка — а большинство талибов, с которыми я сталкивался, были мальчишками — мог сказать это, не подумав, из уважения к взрослому, тем более имаму.
Утро было сереньким, за окном моросил дождь. Я выглянул в окно — передо мной расстилалась узкая долина: пашня цвета темной охры, арык, низкорослые корявые деревья — может быть, те самые, арча, которые, сгорая, пахли ладаном. Дороги отсюда видно не было, но я слышал каждую проезжающую по ней машину.
Как это бывает на юге, рассвело буквально на глазах. Я повернулся назад и застыл. То, что десять минут назад казалось мне облупившейся штукатуркой, оказалось картинной галереей. Все стены были покрыты детскими рисунками, сделанными углем или просто процарапанными палкой.
Сюжеты были разные. Вот едет танк со звездой на башне; он стреляет, и впереди падают люди. Вот три пушки обстреливают горную деревню из нескольких прилепленных друг к другу домиков. Снаряды прочерчивают в воздухе дугу и разрываются, подбрасывая какие-то круглые предметы, может быть, посуду. Вот летит самолет со звездой, изрыгая огонь, от которого горят деревья. Вот улетают два вертолета; последний солдат еще не успел забраться в него и болтается на веревочной лестнице. Картины детства, в которых ни разу не были нарисованы мама, кошка или солнце! Я пожалел, что здесь нет моего двенадцатилетнего сына Бобби — но он, сейчас, наверное, катается на роликах в Центральном парке или по дороге из школы ест с Джессикой мороженое в итальянской кондитерской на 85-й улице. Жаль, такие вещи расширяют кругозор! Хотя Бобби будет достаточно рассказать про детство Хан-аги — переместив место действия в Туркмению, где я сейчас, считается, нахожусь.
Я переходил от рисунка к рисунку, которые заполняли все стены до уровня моего плеча. Но один рисунок был сделан повыше. Это была эмблема ВДВ, точно такая же, как та, которая была вытатуирована на предплечье Димыча. Только над пятиконечной звездой, там, где у Димыча было написано «Афганистан», было нацарапано «Слава ВДВ». А под щитом с крылышками, где были вытатуированы годы, была дата: 25.12.2000. Это был день, когда пропали Дымыч с Ильей — на католическое Рождество. Получается, свою первую ночь после похищения они точно провели на этом хуторе.
Сегодня было 28-е, раннее утро 28 декабря. Где были ребята последние две ночи? Я все же надеялся, что где-то были.
2
Дождь усилился, фляжка заметно полегчала. Я хотел домой. Не к себе в уютную трехкомнатную квартиру в пяти минутах ходьбы от музея Метрополитен — так далеко даже мое воспаленное воображение не заходило. Сейчас домом для меня была жесткая лежанка в подвале под храмом и двухкомнатная мазанка во дворе Южной мечети, где я столовался.
Патруль талибов меня даже не обыскал. Не стоило ли мне, когда я вчера подумал о фляжке, и пистолет свой закрепить где-нибудь бинтом на лодыжке? Здесь ведь мало кто ходит без оружия! Я вспомнил того всадника, который, когда мы снимали на дороге, сделал нам знак подождать, пока он достанет свой «макаров». В следующий раз так и сделаю, решил я. Я надеялся, что следующий раз будет.
Привозить меня сюда, чтобы сгубить голодной смертью, смысла не имело. Так что я прислушивался ко всем редким машинам, проезжавшим по невидимому шоссе. Было уже начало девятого, когда одна из них затормозила, с громким клацаньем перешла на пониженную передачу и стала приближаться к месту моего заточения. Вот она остановилась, хлопнули две двери. Я вдруг понял слепых — на слух я восстанавливал картину так же ясно, как если бы видел ее.
Снаружи отодвинули засов, и я приготовился сказать свою реплику на рассеянные извинения Хакима Касема. Типа, он выразит сожаление, что мне пришлось ждать, а я скажу, что пять часов не считается.
Однако в комнату вошел не пакистанский шпион-джентльмен. У меня, честно говоря, промелькнула и другая мысль, пока я прохаживался здесь взад-вперед, но я отогнал ее как бредовую. Но именно этот человек и появился — тот русский офицер в форме талибов.
Он вошел один и закрыл за собой дверь. По его виду было заметно, что он спешил и хотел закончить со мной как можно скорее. У Хакима был взгляд капризного садиста, но и у этого глаза были не менее пугающими. У моего соотечественника был взгляд прагматика — холодный, быстрый, беспристрастный.
— Кто ты такой и что тебе от меня надо? — по-русски спросил вошедший.
Вот так, с места в карьер! Ну хорошо, не будем терять времени.
— Я Павел Литвинов, работаю на телевидении в Москве. А судя по тому, что меня сюда привезли, это вам от меня что-то надо.
Офицер подошел ко мне вплотную — это был такой метод устрашения. Он был повыше меня, крепким, даже выглядел качком в своей песчанке. Так, я знал это от Димыча, называется камуфляжная куртка для пустыни.
— Слушай, ты, умник! Мне некогда. Я спрашиваю, кто ты такой, чтобы наводить обо мне справки?
Я подождал, пока он отодвинется от меня. Потом достал свои таблетки, забросил их в рот и запил текилой. В конце концов, это он торопился, а не я. Я даже отошел к окну и присел на подоконник. Знаете, что я увидел? Двое талибов с лопатами принялись копать во дворе яму.
Офицер молча смотрел на меня. Глаза у него были светло-голубые, почти прозрачные и очень недобрые.
— Я себя назвал. Может, вы тоже представитесь? — сказал я. — Легче будет разговаривать.
Я уже знал, кто он. Я просто хотел сбить с него спесь.
— Это не твое собачье дело! Я спросил, зачем я тебе понадобился.
Я кивнул головой в сторону роющих яму талибов.
— Это для меня? Или это вам дальше невмоготу стало, товарищ генерал?
Офицер схватил меня за грудки и рывком поднял с подоконника:
— Да кто ты такой, б…? Я тебя сейчас сам пристрелю!
Мне вдруг стало смешно. Бывают ситуации настолько нелепые, что на них даже ничего не скажешь. Но смех тяжело простуженного человека на аристократический, салонный похож мало. Я закашлялся, и от конфуза меня спас только последний «клинекс».
— Ты что, ненормальный? Крыша поехала?
— Да нет, спасибо, я не жалуюсь. У вас поесть ничего нет с собой? А то у меня только это. — Я приподнял в руке фляжку. — Хотите?
Генерал сглотнул. Он хотел, но боялся уронить себя.
— Глотните, не стесняйтесь! Александр Аскарович, правильно я помню?
Таиров, видимо, успел сообразить, что я стал наводить о нем справки через Хакима неслучайно, не по-журналистски. Только в намерениях моих он, следуя собственной логике, чуток ошибся.