Дерек, сдержав улыбку, кивнул в сторону двери.
— Надеюсь, ты объявишь о моем прибытии?
— Да, разумнее будет сделать так, если ты, конечно, не собираешься посмотреть, как телохранители дея набросятся на тебя, когда ты войдешь.
— Думаю, что лучше обойтись без такого наблюдения, — сухо ответил Дерек.
— Хорошо. Полной неожиданностью для дея твое появление не будет, но, безусловно, он удивится. После того как убили стольких посыльных, Джамиль уже начал терять "надежду, что кто-то сумеет добраться до тебя, Касим. — При звуке этого имени Дерек многозначительно взглянул на стражников. Омар покачал головой. — Стражники у двери дея — глухонемые и его личные телохранители тоже.
Омар постучал в дверь, выждал ровно десять секунд и вошел. Дерек следовал за ним по пятам. Помещение, в котором они оказались, было типично восточным: большое, изолированное от внешнего шума, с поддерживающими расписанный изображениями цветов и растений потолок вычурными колоннами из оникса. Стены зала украшали оштукатуренные панели, на которых были изображены узоры из цветов и геометрических фигур, чередующиеся с каллиграфически выписанными изречениями из Корана. Окна прикрывали резные решетки, дававшие тень, но пропускавшие тем не менее достаточно солнца, блики которого отражались, рассыпаясь искрами, от отполированного мрамора пола. В центре зала пол был украшен великолепной мозаичной сценой охоты. Мебели совсем немного: несколько низеньких столиков и инкрустированный перламутром секретер у одной из стен. Кресел и диванов вообще не было видно. Вместо них для отдыха дея и его гостей имелись небольшие возвышения, заваленные мягкими подушками. В данный момент зал не пустовал. Помимо дея, в нем находились специальный повар, готовящий кофе, раскуриватель трубки и еще с полдюжины рабов Джамиля. Рядом с деем, наклонив голову, сидела одна из наложниц. Это ей, чтобы прикрыться, предназначались те десять секунд, которые выжидал у дверей великий визирь.
— Разве у нас была назначена встреча. Омар? Я что-то не припомню, — прервал воцарившееся в зале молчание Джамиль.
— Нет, нет, мой господин. Но мы просим о возможности сказать вам несколько слов наедине, если вы позволите. Даже вашим охранникам, по-моему, тоже следует удалиться.
Джамиль удивленно приподнял брови, но о причинах такой необычной просьбы не спросил. Дей кивнул головой, и все слуги стали пятиться спиной к дверям, кланяясь своему господину по мере приближения к ним, — обычный способ уходить в присутствии восточного властелина. Точно так же выходила и женщина, явно недовольная тем, что главный министр отобрал час, отведенный ей для общения с деем. Он не отрывал взгляда от загадочного спутника Омара, убежденный, что и тот столь же пристально смотрит на него из-под опущенного капюшона своего бурнуса.
Как только комната опустела, дей требовательно спросил:
— Ну? Неужели наконец кто-то пришел, чтобы рассказать об этом проклятом заговоре, который сводит меня до срока в могилу? Что же он сообщил тебе, Омар?
— Только то, что его путешествие было приятным, если, правда, можно считать приятным месячное пребывание в море без женщин, которые должны скрашивать досуг мужчины.
Джамиль сердито посмотрел на своего главного министра.
— Ты пришел затем, чтобы шутки шутить, старина? Омар больше не в силах был сдерживаться и буквально затрясся от смеха, не обращая внимания на то, что лицо повелителя Барики делалось все мрачнее. Великий визирь хохотал так, что на глазах его выступили слезы. Лишь после этого он сумел обратиться к Дереку:
— Открой свое лицо наконец, а то он подумает, что я сошел с ума.
Дерек стал стаскивать с головы капюшон, одновременно делая несколько шагов в направлении дея. Джамиль сел на подушки, но тут же вновь вскочил на ноги. Дерек подошел к нему, и они оба замерли, разглядывая друг друга. В одной паре зеленых глаз вспыхивали то надежда, то недоверие к тому, что они видят; другая, совершенно неотличимая от первой, светилась радостью.
— Джамиль! — произнес Дерек, сумев вложить в это единственное слово целое море переполнявших его чувств.
Джамиль наконец улыбнулся и вдруг, громко вскрикнув, по-медвежьи сжал брата так сильно, что, будь на месте Дерека менее крепкий человек, у него сломались бы кости. Ответные объятия были столь же сильны.
— Аллах милосердный, Касим! Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу тебя.
— И я тоже.
Оба рассмеялись, подумав одновременно, что для того, чтобы «увидеть» брата, любому из них достаточно посмотреть на свое отражение в зеркале. Но быть вместе, — это, безусловно, совсем другое дело.
— Девятнадцать лет! — продолжал Дерек, не отрывая глаз от Джамиля. — Боже, мне так недоставало тебя!
— Не более, чем мне. Я думал, что никогда не прощу матери то, что она разлучила нас.
— Но одного старого человека это сделало счастливым, — тихо произнес Дерек.
— Что мне до того, если я чуть не умер от горя? — воскликнул Джамиль с негодованием, которое никогда не умел сдерживать. — Ты знаешь, они и меня пытались убедить в том, что ты умер, как и всех других! Меня! Как будто я не чувствовал правду. Я думал, я схожу с ума, слыша, как даже Рахин доказывает, что ты мертв, и зная… Оно говорило мне, что этого не может быть! — Джамиль указал на то место своей груди, под которым билось сердце. — Ив конце концов она была вынуждена рассказать мне, что сделала. В тот день я перестал называть ее матерью.
— Тебе следовало бы рассказать мне об этом. Джамиль махнул рукой.
— Только когда мне исполнилось пятнадцать, она сказала, как можно связаться с тобой. Мне было тяжело доверять бумаге те чувства, которые бушевали во мне в течение предыдущих пяти лет. Ведь я прекрасно знал, что пока мои письма дойдут до тебя, их обязательно прочитают другие.
— А я все боялся спросить, почему ты не отвечаешь на мои послания, которые я начал писать тебе сразу же.
— Я никогда не получал их. Наш отец следил за этим, опять же по настоянию Рахин.
— Но зачем? — воскликнул Дерек, доказывая, что и ему не чуждо чувство негодования.
— Она не хотела неприятных воспоминаний. Конечно, нас было двое, и одним можно было пожертвовать. Но она не хотела, чтобы что-то напоминало ей о сделанном.
Прежде чем ответить, Дерек посмотрел куда-то вдаль.
— Я помню слова, которые она сказала, когда сажала меня на корабль. «Сама я не могу вернуться назад, Касим, — сказала она тогда, — а если бы и вернулась, то все равно не в состоянии родить ребенка. Ты единственный, кто может продолжить мой род, а это столь же важно в Англии, как и здесь. Джамиль — первенец. Ваш отец никогда не разрешит уехать ему. А ты… ты — единственное, что я могу дать моему отцу, а я его очень люблю, Касим. Для меня непереносима мысль о том, что он умрет в одиночестве, без малейшей надежды на будущее. Единственное, что я могу дать ему, — это ты. Ты станешь его наследником, его утешением, его смыслом жизни. Пожалуйста, не осуждай меня за то, что я отсылаю тебя к нему».