— Она все равно не имела права!
— Да, — мягко согласился Дерек. — Но я на всю жизнь запомнил, как она плакала, когда отчалил мой корабль.
Братья замолчали, глядя друг другу в глаза.
— Я знаю, — наконец согласился Джамиль. — Я часто слышал, как она плачет, думая, что никого нет рядом. Но я тогда был слишком молод и не умел прощать. Я гнал от себя мысль, что она может так же сожалеть о тебе, как я сам, отказывался верить, что она все еще любит тебя после того, что сделала. Я и Мустафу возненавидел за то, что он позволил ей уговорить себя и дал согласие на это.
— Тогда у него было много сыновей, хотя мы, конечно, были самыми любимыми.
— Не пытайся придумывать Для него оправдания, Касим. Сама судьба наказала его позже, когда половина его сыновей умерли, не успев даже покинуть гарем.
Эти злые слова заставили обоих нахмуриться.
— Не надо. Ты ведь на самом деле не думаешь так, — сказал Дерек.
— Конечно, — ответил Джамиль. — Но ему действительно пришлось оплакивать потерю пятерых сыновей, одного из которых он сам отослал от себя. Ведь все вокруг думали, что ты умер, и это вполне могло стать правдой. Наверное, ему только и оставалось, что ругать знавшего обо всем Омара за то, что тот не отговорил его от чрезмерной щедрости к любимой кадин.
При этих словах братья обернулись, надеясь, что получат дополнительные разъяснения от Омара, и вдруг поняли, что он давно незаметно вышел из комнаты, не желая мешать их первой встрече после столь, долгой разлуки. Обоих развеселила и растрогала такая деликатность старика. Они молча уселись на подушки. Джамиль подвинул брату длинную трубку с янтарным мундштуком, но тот отрицательно качнул головой. Дерек сидел в выглядевшей несколько неуклюже здесь позе, которую мог занять только европеец: оперевшись локтем одной руки и положив другую на согнутые колени. Из-под его раскрытого теперь бурнуса были видны серая полотняная рубашка с открытым воротом, заправленная в узкие лосины, и высокие сапоги.
На Джамиле были широкие турецкие шаровары до колен, очень удобные для того, чтобы сидеть в излюбленной на Востоке позе, которую он и занял сейчас, скрестив свободные от какой-либо обуви ноги. На дее была туника из зеленого шелка без воротника, но расшитая по горловине и краям рукавов желтыми драгоценными камнями. Тюрбан его украшал великолепный изумруд величиной с грецкий орех. Сейчас, когда они были одни, Джамиль сдвинул свой замысловатый головной убор, и по его плечам рассыпались обычно скрытые от посторонних глаз иссиня-черные волосы, которые были не менее чем на три дюйма длиннее, чем у Дерека.
— А ты простил ее?. — спросил Джамиль, когда их взгляды вновь встретились.
— Я лучше понял мотивы ее поступка, когда узнал Роберта Синклера. Я полюбил его по-настоящему, Джамиль, так же, как, наверное, она любила его.
— А я так его ненавидел, считая причиной разлуки с тобой, — признался Джамиль. Но произнес он эту фразу уже гораздо мягче, чем предыдущие.
— Я тоже поначалу. Я вообще ненавидел тогда все английское. Но потом к нам пришла маленькая девочка лет шести и спросила: «Почему ты так нехорошо, так высокомерно ведешь себя? Ведь ты же просто мальчик и к тому же сирота».
— Сирота?
— Это версия, с помощью которой наш дед объяснял соседям, почему я оказался в его доме без родителей. Согласно ей, мой отец был иностранный дипломат, за которого мать вышла замуж во время одного из своих путешествий. Затем родители якобы умерли, и заботы по моему воспитанию легли на маркиза. Это было понятно окружающим и вызывало у них чувство сострадания ко мне. Ох уж это сострадание, — ухмыльнулся Дерек. — Когда мне было только двенадцать, у нас на кухне работала одна симпатичная молодая служанка, которая умела настоять, чтобы я проверил, как она умеет утешить.
— В двенадцать? — удивился Джамиль. — А меня наш отец заставил ждать до тринадцати, прежде чем позволил хоть одной рабыне попытаться усладить меня. Оба улыбнулись, вспомнив свое первое приобщение к любовным утехам и то, какими неуклюжими и застенчивыми были они в те юные годы. — А как насчет той неразумной девочки, которая обидела тебя тогда? — спросил дей.
Дерек засмеялся.
— Она стала моим самым близким другом. — Он еще сильнее развеселился, увидев недоумение и недоверие в глазах брата. — Правда. Благодаря ей я понял, каким был ослом, строя все свои отношения с окружающими на собственных чувствах одиночества и обиды. Я вдруг осознал, где я нахожусь и что жить мне придется именно здесь. После этого мне стало намного легче.
— Да, но женщина-друг, Касим! Я знаю, что европейцы относятся к женщинам не так, как мы. Но ты же лишь наполовину англичанин.
— Не забывай, что в тот момент я только что покинул гарем. Мне с этой девочкой было как-то проще и привычнее, чем с жившими в поместье маркиза мужчинами. И, как ты правильно сказал, в Европе к этому относятся иначе. Мы с Каролин сохранили нашу детскую дружбу и когда выросли. А сейчас, — добавил Дерек с улыбкой, — я собираюсь жениться на этой леди.
Джамиль покачал головой.
— Ты долго ждал, прежде чем жениться.
— Необходимо как следует подумать, если с тем, кого выбираешь, будешь жить вместе всю жизнь.
— Да… Только одна жена, — вздохнул и покачал головой дей. — Разве ты можешь быть удовлетворен одной-единственной?
— Брось, Джамиль. Ты прекрасно знаешь, что европейцы в этом плане на самом деле мало чем уступают вам. Мы просто обязаны меньше распространяться о таких делах, вот и все. — Дерек на мгновение смолк, а потом откровенно добавил:
— Я бы и сейчас не думал о женитьбе, если бы маркиз не настаивал. Ему очень хочется успеть увидеть внуков.
— У тебя еще нет детей?
— Нет, по крайней мере я не знаю ни одного. А сколько их уже у тебя?
— Шестнадцать, но сыновей только четверо.
— Значит, с тех пор как я получал от тебя последний раз известия, у тебя прибавилось трое дочек. Поздравляю!
Джамиль в ответ пожал плечами. Разговоры о дочерях здесь не велись, за исключением того момента, когда наступает пора выдавать их замуж, а самой старшей из его малышек было не больше шести. Но в глубине души дей их всех просто обожал, и потому его лицо осветилось гордой улыбкой, когда он ответил Дереку:
— Моя первая жена, мать моего первенца, порадовала меня еще двумя дочками. Они настоящие ангелы, Касим, самой маленькой только три месяца.
— Надеюсь, что смогу взглянуть на них, пока я здесь? Ведь я все-таки прихожусь им родным дядей.
— Конечно, — ответил Джамиль, несколько удивленный. Ведь если Касим согласился с планом Омара, то он непременно увидит не только этих малюток, но и всех жен и детей Джамиля. — Разве Омар не сказал тебе… — Но он уже понял ответ на вопрос, который хотел задать, по мягкому взгляду и недоумению брата и совсем рассердился. — Ах он сын верблюжьего дерьма! Он не сказал, зачем мы позвали тебя сюда, да? Оставил это мне!