Земля качнулась. Беляк и Микулич перебежали поляну и встали около сторожки. Вдали грохотало, земля тряслась от разрывов бомб. Зенитки продолжали остервенело стрелять, но прожекторы уже погасли.

Советские самолеты бомбили аэродром. Бомбежка продолжалась не больше двадцати минут и закончилась взрывами огромной силы, потрясшими весь город. Это взлетели в воздух штабели авиационных бомб.

Потом самолеты ушли, и все стихло.

С утра 23 февраля город зашевелился, точно растревоженный муравейник. Почти на всех улицах, на столбах, на стенах домов и заборах была расклеена небольшая, аккуратно отпечатанная подпольная газета «Вперед» — орган бюро окружкома коммунистической партии.

На лицевой стороне газеты большими буквами были приведены слова: «Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом». «Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!»

В передовице рассказывалось о том, как бьется с врагом доблестная Красная армия, остановившая наступление гитлеровских полчищ и нанесшая им сокрушительные удары под Москвой, Тихвином, Ростовом-на-Дону, Ельцом. Сообщалось, какие потери понес враг, откатываясь на запад, теряя технику и усеивая дороги трупами своих солдат и офицеров. Статья призывала всех советских граждан в районах, оккупированных врагом, множить ряды народных мстителей, создавать новые партизанские отряды, истреблять фашистов.

«Наше дело правое! Победа будет за нами!» — этими словами кончалась передовая.

«Дорогие товарищи, поздравляем вас с двадцать четвертой годовщиной нашей родной Красной армии, борющейся за честь и независимость советской Родины!» — говорил лозунг.

В статьях шла речь о том, как живет в эти дни наше государство, описывались героические подвиги советских людей на фронте и в тылу.

Газета была подобна бомбе огромной силы, разорвавшейся посередине города. Оккупанты всполошились. Карательные, следственные, разведывательные органы гитлеровцев были подняты на ноги. Полицейские метались по городу, с ожесточением срывая расклеенные листки газет.

В управе, под председательством Чернявского, шло экстренное совещание. Заместитель бургомистра, взволнованный, бледный, информировал собравшихся.

— Эксперты точно установили, — говорил он, — что большевистская газета отпечатана шрифтом и красками типографии управы. Вы представляете себе, что это значит? Это дерзость, не имеющая границ! Нам никто этого не простит. За подобные вещи по головке гладить не будут. — Повысив голос до визга, он закончил: — И не только я один буду отвечать! Все, все вы со мной вместе!

Гестаповцы отправили в тюрьму почти весь русский персонал типографии и отстранили от работы директора-немца. Сорвался выход в свет двух очередных номеров газет оккупантов.

«Зато наша вышла! — от всей души радовался Кудрин. — Пусть нашу народ почитает, она интереснее».

Он сидел у себя дома с Найденовым. На столе лежала фляга с водкой, оставленная «на шабаш».

— Ну, задали мы им хлопот, Михаил Павлович! — смеялся Найденов. — Долго теперь не успокоятся. Давай-ка по махонькой за наш первый номер. — Он взял флягу, бережно, чтобы не пролить ни одной капли, наполнил две граненые стопки. — За первый, но не последний!

Выпили, закусили огурцами: хлеба в доме не было. Поставив порожнюю стопку на стол, Кудрин задумался.

— Вот так, помню, в пятом году, — сказал он, покачивая головой, — сколько крови понапортили мы полиции! Как суббота, так листовки, неделя прошла — опять листовки. Чего только власти ни делали, — не помогает! Тоже ведь не лучше, чем сейчас, работали: по домам печатали, по чердакам, выносили за пазухой, в кошелках, с которыми бабы на базар ходят. Я как-то чуть не влип. Только принес в дом листовки, гляжу — полиция! Куда девать? А жил один, комнатушка маленькая, сунуть некуда, знаю, что все вверх дном перевернут. Выскочил в переднюю — труба самоварная висит на стене. Взял да и сунул туда. Не успел вернуться в комнату — и пристав нагрянул. Слежка за мной, видать, была. Копались, копались они часа два, не меньше, а на трубу и внимания не обратили. Так и выскочил я. На другой раз умнее стал: как вхожу в дом, листовки в трубу.

Найденов, склонив голову набок, внимательно слушал Куприна. А в городе в это время шли обыски, производились облавы. В полдень немецкое радио объявило, что лица, у которых будет обнаружена коммунистическая газета, подвергнутся самому жестокому наказанию по всем строгостям военного времени. Все газеты жители обязаны были доставить в управу, но к вечеру, как выяснил Беляк, там набралось лишь двадцать пять экземпляров. Остальные шли своей дорогой, неведомой врагу.

Горожане при встречах ни о чем не говорили, а только радостно смотрели друг другу в глаза.

Правда, написанная в газете, проникала в села, в глухие деревушки, Поздно ночью, плотно занавесив окна и закрыв двери, люди с волнением, по нескольку раз перечитывали каждую строчку.

11

День быстро угасал. Сумерки обволакивали лес. Рузметов торопился в лагерь. Он знал, что там осталось всего несколько человек и в том числе больной Пушкарев. Шел он один, на лыжах, пересекая поляны, опушки, покрытые глубоким снегом, разрезая высокие причудливые сугробы, напоминающие замерзшие волны.

Настроение у Рузметова было хорошее: он удачно вывел к железной дороге две диверсионные группы, которым предстояло пересечь полотно, шоссе и добраться до отдельного взвода Толочко.

«Теперь они, наверное, уже перешли дорогу, а может быть, ожидают, пока совсем стемнеет, — прикидывал он. — Тогда наверняка переберутся незамеченными, без единого выстрела».

У Рузметова были еще и другие основания для хорошего настроения. Вчера ночью, перед выходом на задание, его вызвали в штабную землянку. Зарубин в присутствии Добрынина и Кострова объявил ему, что он назначается начальником штаба отряда.

— Потянешь? — спросил командир отряда.

— Приложу все силы, — ответил Рузметов.

— Ну, иди, желаю успеха. Обязательно успей вернуться к вечеру. Как только стемнеет, мы уйдем.

Рузметов козырнул и вышел.

«Начальник штаба, это не шутка, — размышлял сейчас он. — Это не взвод подрывников. Число бойцов в отряде уже перевалило за три сотни!»

Он мысленно представлял себя в новой роли, о которой никогда раньше не мечтал. Да и можно ли было предполагать десять месяцев тому назад, что он, студент-химик, вдруг окажется начальником штаба партизанского отряда, будет водить людей на боевые операции, учить их, как совершать диверсии на железной дороге, подрывать мосты, автомашины, минировать просеки, тропы?

Он знал, с чего надо начинать в новой должности. Перед ним четко и ясно вырисовывались ближайшие неотложные задачи. Прежде всего, надо внести строгую плановость во всю боевую работу.

«Ни одной операции без плана, — говорил сам себе Усман. — Планы буду составлять сам, совместно с командирами взводов и отделений. Обязательное обсуждение итогов каждой операции со всеми участниками. Это повысит ответственность, дисциплину».