Фома Филимонович перелез через лошадь, ступая по оглобле, выбрался на противоположный берег и ухватился за уздечку. Я бросил взгляд на солдат. Двое из них спрыгнули и зашагали в нашу сторону.
Кажется, пришло время действий… Гюберт был без ружья. Опасение внушали лишь солдаты, но я надеялся на Трофима Степановича и его ребят, уже державших врагов на мушке.
— Хальт! Хенде хох! — крикнул я во всю силу легких и навел автомат на Гюберта.
Как и следовало ожидать, солдаты от неожиданности сначала опешили, потом схватились за оружие, раздалась даже короткая очередь, тотчас же прерванная залпом из кустов. Партизаны выскочили на дорогу и бросились к оккупантам, чтобы проверить, не остался ли кто в живых.
Похитун стоял бледный, с вытаращенными глазами, подняв руки вверх, насколько это возможно.
Гюберт, обычно надменный, расчетливый и хладнокровный, на мгновение тоже растерялся. Он смотрел на меня и, видимо, не верил собственным глазам.
— Нидер! — раздался зычный голос Трофима Степановича. Он бежал с автоматом в руке к Гюберту. — Хенде хох!
Нет, Гюберт не поднял рук. С искаженным злобой лицом он отпрянул назад и протянул руку к кобуре.
Но его опередил Логачев. Он обрушился на Гюберта, точно снаряд. Оба упали, через секунду Логачев вскочил. Он успел стукнуть Гюберта в солнечное сплетение. Удар был точен. Гюберт согнулся, но, видимо, нечеловеческим усилием воли вскочил и вновь попытался вытащить пистолет. Логачев сжал его руку. Гюберт сильно пнул его ногой. Тут подоспели я и Трофим Степанович.
Гюберт был ловок, изворотлив и физически силен. Мы трое едва справились с ним. Он рычал, как зверь. Со свирепым отчаянием он наносил нам удары ногами, руками, головой, пытался кусать.
Бесспорно, он отлично понимал, что нужен нам живой, а не мертвый, и это давало ему хорошие козыри.
Наконец мы одолели его. Я скрутил ему руки за спину. Трофим Степанович навалился всем телом на ноги. Логачев держал его плечи.
Подоспевшего Березкина Логачев попросил:
— Мишутка, достань-ка у меня из кармана веревочку. Быстро!
Тот вытащил небольшой моток прочного шнура от парашютных строп. Мы крепко стянули руки и ноги Гюберта. Он дышал тяжело, порывисто, на губах его выступила пена. Мне казалось, что он вот-вот задохнется.
Я вытер мокрое лицо и перевел дух.
— Хомяков, он же майор Стожаров! — отрекомендовался я. — Привет от Виталия Лазаревича!
Гюберт дернулся всем телом, выругался сквозь зубы, сверкнул глазами.
Подошел залепленный грязью Фома Филимонович. На губах его играла плутоватая улыбка. Он держал за руку Таню.
— Вот так, господин хороший, — проговорил он с усмешкой. — Знай край, да не падай! А за внучку спасибо… Вот она, внучка-то! Помогла ваша бумажка. Устроилась девка и жила, как у бога за пазухой.
Такой издевки Гюберт не смог перенести. По лицу его пробежала судорога. Подавшись вперед, он плюнул в сторону старика.
— Ишь ты, какой бешеный! — с невозмутимым спокойствием проговорил Фома Филимонович. — Жаль, что ты связанный, а то бы я показал тебе, как плеваться.
— Кончайте, хамье! — прохрипел Гюберт.
— Эге! — воскликнул старик. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Быстрый ты больно, господин хороший. Потерпи малость, мы больше терпели. Тебя кто в гости звал к нам в Россию, а?. — Он опустился на корточки, пощупал шнур и заключил: — Ничего, прочно…
Я распорядился обыскать убитых солдат и взять все их документы, а сам занялся карманами Гюберта и Похитуна.
Похитун вел себя чрезвычайно благоразумно. Он не оказал ни малейшего сопротивления, сидел обмотанный веревкой и мелко постукивал зубами, точно в лихорадке. Трясущийся мешок костей…
Фома Филимонович подошел и к нему, сопровождаемый Сережей Ветровым.
— Вот и молодчина! — проговорил старик. — Сразу лапки поджал — и ребра тебе не наломали… Покорную голову и меч не сечет. Говорил тебе сколько раз: сиди дома, соси свою брыкаловку и не суй нос в лес! Не послушал… А что это у тебя в брюхе так урчит?
— Это у него на почве несварения желудка, — серьезно сказал Сережа Ветров.
— Пить… пить… — мертвым голосом попросил Похитун.
— Можно, — отозвался Фома Филимонович. — Ради старой дружбы, можно. Ну-ка, внучка, спроворь моему «другу» водицы.
Таня улыбнулась и пошла за котелком.
А кобыла Фомы Филимоновича продолжала стоять все на том же месте. Теперь она не торопясь сосала зеленую воду из протока, потряхивала головой, пофыркивала.
— Умная тварь! — ласково произнес старик и зашагал к лошади.
Первая часть операции была закончена. Солнце клонилось к закату. Мы готовились к выступлению. Партизаны подвешивали к седлам гранаты, обвертывали тряпками запалы и прятали их кто в карманы, кто в шапку. Особенно осторожно нужно было обращаться с бутылками самовоспламеняющейся жидкости «КС». Их приходилось нести в руках, так как в мешках они могли разбиться. Минеры, сидя в сторонке, возились с деревянными самодельными коробками, набитыми взрывчаткой.
Я сунул в один карман толовую шашку, а в другой — медный капсюль с кусочком бикфордова шнура.
Таня и Сережа укладывали на телеги пустые мешки и оружие. Трофим Степанович и Логачев давали последние указания двум партизанам, которые должны были вести Гюберта и Похитуна сразу на поляну, на наш аэродром.
— Смотрите, хлопцы, строже, как бы не убежали эти гады, — предупредил Карягин. — Этот господин Гюберт, видать, хитрый, как змей.
Ко мне подбежала встревоженная Таня и, кивая на белку, которая была в ее руках, спросила:
— А как же быть с ней, Кондратий Филиппович?
Я усмехнулся. Действительно, проблема!
— Давай мне своего зверя, — сказал один из партизан, который должен был конвоировать пленных, — я его уберегу.
В поход к осиному гнезду выступали двадцать четыре человека.
— Филимоныч! — спохватился я. — Где же твоя приманка?
— Ай, батюшки! — всплеснул он руками. — Чуть не запамятовал… Сей минут! — И старик бросился к своей телеге.
— Миша, — обратился я к Березкину, — дай-ка мне один порошочек от насморка.
Березкин усмехнулся, достал из кармана спичечную коробку, завернутую в бинт, извлек из нее порошок и подал мне.
Фома Филимонович порылся в своем мешочке и достал кусок полувяленой говядины. Я разделил его на две части, сделал в каждой глубокий надрез и осторожно высыпал порошок.
— Получай, — сказал я старику.
— Порядок, — заметил он и осведомился: — А начинка верная?
За меня ответил Березкин: