Всадники с места подняли коней в галоп и вскоре превратились в маленькие точки. Потом они вовсе исчезли в раскаленном, дрожащем мареве.
Пораженный и озадаченный великодушием Бахрама, верного телохранителя Ахмедбека, Хаким помял свою бороду, покачал головой и отправился своей дорогой.
— Кажется, — проговорил он вслух, — я отделался очень дешево.
К столетнему карагачу с пышной, раскидистой, точно шатер, кроной подъехали и остановились двое всадников.
Они были в милицейской форме, при пистолетах, со шпорами на ногах.
Один из них легко спрыгнул с коня, отдал повод другому и коротко бросил:
— Пойду. Жди здесь!
— Да будет легок твой путь, — вполголоса проговорил оставшийся.
В кишлаке давно ютилась ночь. Высокое небо было густо усыпано звездами. С гор тянуло прохладным, освежающим ветерком.
Позванивая шпорами, человек миновал несколько домов и зашел в первую попавшуюся открытую калитку.
Во дворе стояла такая же тишина, как и на улице. Человек постоял несколько минут в нерешительности, выжидая, что вот-вот на него набросится с лаем собака, но этого не случилось. Он обогнул угол дома, юркнул в настежь открытую дверь и, остановившись перед второй, запертой, постучал.
— Кто там? — раздался женский голос.
— Милиция. Откройте!
За дверью послышался шорох, шепот, глухие шаги, и наконец дверь скрипнула. Показалась пожилая заспанная женщина с лампой в руке. Она уступила было дорогу гостю, но тот предупредил:
— Заходить не буду. Некогда. Как в кишлаке?
— Что как? — с недоумением переспросила женщина и, приподняв лампу до уровня головы, всмотрелась в незнакомое лицо.
— Тихо, спокойно?
— Да… да… А что?
— Ничего. Басмачи не заглядывали?
— Что вы… что вы… Аллах милует… Да и чего они сюда заглядывать будут. Мы ведь у города под боком. По дороге все время машины бегают.
— И не слышно о них ничего?
— Говорят разное, а где правда, трудно разобрать…
— Это хорошо, что не заглядывают, а заглянут — жалеть после будут. А где остановился обоз с ранеными аскерами?
— У нас.
— Я знаю, что у вас. Я спрашиваю, где? Ночью тут ноги сломать можно.
— А вы идите по этой же улице и как увидите арбы, вот там и раненые. Их уложили в алухане.
— Рахмат, спасибо! Попробую найти, — и человек ушел.
Он вновь побрел по пыли, и только тонкий перезвон его шпор нарушал плотную ночную тишину.
Дойдя до середины кишлака, он увидел арбы с поднятыми оглоблями, стоявшие вдоль дувала.
Человек зашел во двор.
В алухане — доме, где мужчины кишлака коротают за мирными беседами долгие зимние сумерки, сейчас расположили раненых особоотрядцев. Их было одиннадцать человек. Они лежали на коврах, одеялах, подушках, принесенных окрестными жителями.
До кишлака раненых сопровождали четыре вооруженных бойца. Не исключалась возможность встречи с басмачами. Теперь, когда эта угроза миновала, сопровождавшие вернулись в отряд и с ранеными остался один Умар Максумов, тоже легко раненный в левое предплечье.
Человек вошел в дом, приоткрыл дверь и заглянул в просторную комнату, освещенную керосиновой лампой.
Раненые стонали, охали, разговаривали во сне и поругивались. Молодой узбек с забинтованной головой сидел, привалившись к стене спиной, и курил. Он уставился на человека черными глазами и молчал.
— Салям! — коротко приветствовал его вошедший.
— Салям! — вяло и равнодушно ответил раненый.
— Где начальник?
— Рядом в комнате.
— Рахмат! — и дверь закрылась.
Человек оказался в темных сенях. Он чиркнул спичкой и осмотрелся. Перед ним была узкая резная дверь, ведущая в соседнее помещение. Он погасил спичку и бесшумно потянул дверь на себя.
В малюсенькой комнатушке с голыми, обшарпанными стенами стояла тишина. На окне коптил чирог — самодельный светильник. У стены на разостланной кошме, широко раскинув руки, спал чеканщик Умар Максумов. Он спал впервые за восемь дней: то некогда было поспать, а то побаливала рана. Его широкая волосатая грудь, выпирающая из-под розовой сорочки, мерно вздымалась и опускалась.
Возле него на полу лежали кавалерийский карабин и клинок в ножнах. Ножны, казалось, чуть излучали золотистое сияние, по их полотну струился голубой бирюзовый ручеек.
Вошедший постоял несколько секунд не двигаясь, всматриваясь в саблю. Затем, тихо ступая, приблизился и, не производя никакого шума, поднял клинок и надел на себя. Костяной дракон эфеса блеснул рубиновым огоньком, Медуза Горгона с перекрестья взглянула пустым взглядом в глаза пришельца. Он наклонился и поднял карабин.
Человек постоял короткое мгновение, сдерживая дыхание и не сводя глаз с Максумова. Потом вытащил из-за голенища нож с толстой рукояткой и длинным лезвием и взмахнул им.
Убийца мгновенно обеими руками зажал рот своей жертве, чтобы та, не дай бог, не вскрикнула. Но этого и не требовалось. Умар даже не застонал. Он лишь вздрогнул всем телом и замер.
Человек стер пот со лба и дунул на чирог. Огонек погас.
…Кишлак по-прежнему спал, залитый тишиной и мраком. Человек шагал по улице спокойно, а сердце его скакало галопом.
Это был Наруз Ахмед. Пять суток он и Бахрам, переодетые в милицейскую форму, носились по кишлакам в поисках особого отряда ОГПУ, в составе которого был Умар Максумов, но напасть на след отряда им так и не удалось. И вот сегодня в сумерках на дороге, обгоняя обоз с ранеными, Наруз Ахмед и Бахрам совершенно случайно услышали имя резчика. Кто-то из раненых на задней арбе дважды назвал его.
Этого было достаточно. Наруз Ахмед и Бахрам ускакали прочь. Недалеко от кишлака они засели в кустах у арыка и стали выжидать обоз. Когда он показался, у них мелькнула мысль сейчас же совершить нападение. Но вид четырех бойцов с винтовками на изготовку, сопровождавших обоз, несколько охладил их пыл. Нет, лучше подождать. И они дождались ночи…
Теперь дело было совершено.
Выбравшись на край кишлака, Наруз Ахмед уже не мог сдерживать себя и побежал к карагачу.
— Ну? — наклонившись в седле, приглушенно спросил Бахрам.
— Готово…
— Хоп!
— Проклятый Умар заснул навсегда. И сон его будет так же крепок, как сон отца.
Он вдел ногу в стремя, взялся за луку и вскочил в седло.
— Так… — протянул Бахрам. — А клинок?
— Вот! — и Наруз Ахмед похлопал рукой по ножнам.
Бахрам шумно вздохнул и спросил: