– Да вообще-то тысячу человек можно вместить. Но если люди собираются жестикулировать – уже в два раза меньше. А если они хотят еще и выпить за здоровье господина Бронсона – тут уж придется ограничиться сотней человек. И то будет тесновато.
Председатель комиссии по музейному наследию Московского Кремля явился с супругой. Пронин залюбовался этой великосветской парой. Павел Васильевич Захарьин даже на фоне иностранных гостей выглядел изысканным аристократом. Даже с Дэвисом он разговаривал как боярин со стрельцом – не стирая с лица снисходительной усмешки. Захарьин свободно изъяснялся и на английском, и на французском. А как он умел носить костюм! Таких элегантных людей и среди дореволюционной элиты затруднительно было встретить, а уж в кипучей лаве второй сталинской пятилетки, пожалуй, лишь один актер Анатолий Кторов так непринужденно и ловко носил костюмы разных эпох...
– Павел Василич, вы один держите марку Москвы, а мы все в английском разбираемся как свиньи в апельсинах, – сказал Пронин Захарьину.
– Ну уж и я один, – махнул рукой Захарьин. – Образованных людей у нас немало. Да и невелика премудрость – выучить английский. У нас в Оружейной палате неплохая коллекция английского серебра. Так что английский язык помогает мне исполнять профессиональные обязанности. Не больше, но и не меньше. Тренинг и муштра, как говорил Станиславский. То есть каждый должен учиться профессионально работать на своем месте – так говорит наш дорогой товарищ Молотов.
Молотов на банкет не приехал, да его и не ждали. Как не ждали и товарища Сталина. У главных вождей каждый день неотложные дела, нет у них времени бегать по нескучным садам. А вот наркоминдел Максим Максимыч Литвинов почтил отвальную Бронсона своим высоким присутствием. Он узнал Пронина, весело ему подмигнул. А вот замнаркома финансов Спиридонов явился. Супругу он не притащил, поскольку был закоренелым холостяком. Увидев Пронина, да еще и Кирия, он помрачнел и поздоровался с чекистами суховато. А вот с Бронсоном они долго и утомительно обнимались.
В библиотеке ощущался аншлаг – как на престижной премьере в Художественном или в Камерном театре.
– Ну, господин Повечеровский, ведите нас к столу! – скомандовал Бронсон через переводчика.
Повечеровский дернулся и махнул рукой:
– Прошу, товарищи! Прошу за мной! – И, покраснев пуще прежнего, пошел в читальный зал, где гостей ждал стол а-ля фуршет.
– Я был гостем Советского Союза! Я многому научился у вас, мои московские друзья! Я хочу выпить за то, чтобы этот визит был не последним. Чтобы он был первым в длинной веренице дружеских визитов! Ура!
Переводчик так и сказал – «в длинной веренице». Он только вчера был во МХАТе на «Синей птице», и в ушах вертелась известная песенка.
Пронин громко беседовал то с Литвиновым, то с Повечеровским, а сам тайком приглядывал за Бронсоном. Американец ожидал слежки и, конечно, чувствовал взгляд Пронина. Он даже улыбался, издевательски улыбался, вертя головой – назло Пронину. Чтобы знал этот чекист-журналист: сегодня, как и накануне у Сталина, ты не схватишь меня за руку, уйдешь несолоно хлебавши. Наконец бутерброды с семгой закончились, антоновка тоже. Немало было выпито шампанского и кваса. Бронсон привез с собой полный чемодан пухлых, многостраничных американских газет, пестрящих рекламой.
– Я хотел бы каждому из гостей подарить по сувениру! Газету с моим репортажем о Советском Союзе! Каждому надпишу персонально, с именем и пожеланиями. Господин Повечеровский предоставит мне для этой цели комнату?
Повечеровский неуверенно пожал плечами.
– Я не знаю, насколько мой кабинет подойдет...
– Я думаю, подойдет, – кивнул Пронин.
Гости радостно зашумели, а Бронсон занял место в кабинете директора библиотеки. И первым для автографа пришел Пронин.
– Затворите дверь, пожалуйста. Мне мешает шум, – сказал Бронсон по-английски. А потом перешел на русский:
– Что мне вам написать? Напишу так: «Дорогому коллеге на память об американском друге. Искренне желаю успеха во всех дальнейших делах! Сердечно ваш Уильям Бронсон».
– Замечательный автограф! И надпись душевная. Не буду вас задерживать, там человек пятьдесят страстно жаждут сувенира.
Пронин поклонился и пошел к двери, откуда тут же ввалился Кирий. Он даже подтолкнул Пронина широким плечом и яростно замахал руками перед американцем:
– Такой подарок! Моя фамилия – Кирий. Так и запишите – «Товарищу Кирию, моему московскому другу!» – И Кирий громко загоготал.
После Кирия за порцией сладкого явился сам директор библиотеки.
– У меня сложная фамилия. Дайте я вам напишу по-английски: Povecherovsky.
– Действительно сложная. Такие встречаются в романах Достоевского.
Повечеровский покраснел:
– Да нет, он про моих предков не писал. Спасибо вам, господин Бронсон. Спасибо за лестный автограф.
Из собственного кабинета он уходил на цыпочках.
Следующим был наркоминдел. Как истинный демократ, он, не считаясь чинами, честно встал в очередь и оказался четвертым. Бронсон встал навстречу советскому канцлеру:
– Для меня большая честь...
– Это для меня большая победа видеть вас в СССР, в обыкновенной московской библиотеке... – парировал Литвинов на путевом английском.
Бронсон покосился на дверь – плотно ли закрыта? Он не любил писать при открытых дверях. Дверь слегка скрипнула. Пустяки. Бронсон подписал Литвинову газету и передал ее стоя, в поклоне.
– «Следующий! – сказал заведующий», – крикнул Литвинов, уходя.
Следующим был Жолтовский. После Жолтовского – Захарьин.
– Что может быть лучше такого сувенира? – Захарьин чистенько говорил по-английски. Он сел напротив Бронсона. – Что это за газета? Washington Post? Отменно. Много лет ее читаю. У нас в Ленинской библиотеке можно кое-чем поживиться. Хотя, конечно, маловато актуального американского чтива. Мы же по разные стороны баррикад мировой революции. Ирония истории.
Пока Бронсон писал, Захарьин положил на стол белый конверт и повернул голову куда-то в сторону стенгазеты. Наверное, его заинтересовал какой-нибудь рисунок местного карикатуриста.
– А теперь прошу вас сделать два шага направо и встать у стенки. Руки за голову, господин искусствовед.
У Бронсона забегали глаза: «Откуда возник Пронин? Ах, это тот двухметровый чекист закрыл ему обзор. Пронин спрятался, как Пинкертон в романе... Значит, все кончено».
Захарьин побледнел, но ловко выполнил приказ Пронина. Встал у стенки, заложил руки за голову.
В кабинете было окно. Пронин вспомнил, что это окно никто не стерег с улицы. Значит, нужно вызвать Кирия или Железнова, чтобы встали у окна. Что сначала – нацепить на него наручники или позвать Кирия?
– Захарьин, если жизнь вам дорога, стойте смирно! Бронсон, сидеть! – Бронсон и так боялся шелохнуться. Сидел в оцепенении. Одна секунда – поворот к двери. Вторая секунда – шаг. Рука на дверной ручке. Крик: «Кири-ий!» Тут Пронин почувствовал удар со спины, по шее. Били чем-то стальным, бугристым. Пронин упал. Захарьин рванулся к окну. Кровь текла по шее, перешла на грудь, испачкала галстук густой жижей. Пронин сумел собрать силы в комок и ударил Захарьина костылем по колену. Искусствовед дернулся, поскользнулся, упал на колени. Пронин направил на него «коровина».