— И ты не рехнулся за это время? — поинтересовалась я.
— Нет, представь себе. Я впитывал эмоции с жадностью, достойной наркомана, вымокшего до костей под ханойским дождем и теперь бросавшегося к любому костру.
— Тебя ни разу не разоблачили? Никто не спросил, почему ты цитируешь человека, жившего за три века до нашей эры?
— Ближе к Москве работники партийных учреждений оказались более образованны. Нет, они не знали, кто такой Чжуан Цзы, просто они сразу требовали предъявить в письменном виде конкретные идеи возможности скорейшего построения коммунизма в Китае. Кстати, отвечаю на твой первый вопрос. Несколько раз я случайно подслушал мнение обо мне этих людей, оно выражалось приблизительно в следующем: этот Халей, конечно, совершенно мозгами сдвинутый, кто знает, что с ним случилось в Китае, но пока вполне безобидный и денег на китайскую революцию не просит. Вот! Я был хорош тем, что имел деньги. Внеся существенные суммы в несколько фондов, я заявил, что основная цель моего приезда в Россию — раздвинуть ее восточные границы единым коммунистическим пространством. Конечно, заведенное с первого моего шага по России дело потихоньку пухло, собрались факты и фактики, все суммировалось, проверялось — кто знает, чем бы это для меня кончилось, если бы не война. Война сравняла меня с остальным советским народом. Но о войне, как ты знаешь, я не рассказываю. Никогда.
— У тебя же есть медаль “За отвагу”, — подозрительно прищурилась я.
— “…не надо орден, я согласен на медаль”, — бормочет старик и просит умоляюще: — Мы условились никогда не говорить о войне. И не настаивай, очень тебя прошу.
— Я могу приоткрыть эту завесу тайны, — доверительно заметил Кохан и тут же удивленно воскликнул: — Смотрите-ка, совсем светло уже, а мы с вами заболтались и не встретили рассвет.
— Вы еще и рассвет хотели со мной встретить?
— Драгоценная Фло, скажу как на духу…
— Вот только кривляться не надо, а? — Я сердито отвернулась. — И о войне Богдана Халея мне не надо рассказывать.
— Сердитая вы еще красивей. Будь вы девственницей, я бы предложил вам руку и сердце.
— Пожалуй, мне крупно повезло.
— Сколько мужчин-девственников Халей заказал вам обслужить?
— Хам.
— О, простите, я не очень вежливо высказался. Так сколько? Хотите угадаю? Я знаю это число.
— Уверена, что не знаете!
— Тридцать семь! Ага! Вы побледнели! Я, правда, не угадывал — я знал. Это число запротоколировано.
— Где… запротоколировано? — совершенно обалдела я.
— В сорок четвертом году Богдан Халей попал в штрафной батальон. Знаете, почему? Он стал отказываться убивать. Да-да, два года убивал за милую душу, а потом… Ладно, не хмурьтесь. Он написал объяснительную своего внезапно проявившегося пацифизма и в ней указал точное число им убитых. Тридцать семь. Никакие внушения о долге и вражеских захватчиках не помогли, а психиатров поблизости не оказалось, вот его и отправили в штрафбат. Богдан Халей объяснил, что он уже несколько месяцев не убивает врагов, а ранит их в определенные места, стараясь не причинить увечий, влекущих за собой смертельный исход. Именно это его старание и привело всех в комиссии в бешеную ярость.
— Разве такое возможно? — не поверила я. — Попробуй попади в эти самые… определенные места.
— Ах, так вы совершенно не в курсе? — самодовольно улыбнулся Урса Бенедиктович. — Ваш философ на фронте был снайпером. Он никогда не промахивался. Ему попасть в плечо или в коленку с семисот метров — раз плюнуть! Ксерокопия этого исторического объяснения хранится у меня с того самого времени, когда я впервые узнал о существовании Богдана Халея. Некоторые места запомнились наизусть. Ну, к примеру, вот это: “… количество мертвецов превысило возможное количество теней, которое я в состоянии осознанно превозмочь сердцем, поэтому вынужден прекратить убивать. Уверен, что в будущем я смогу решить проблему с этими тенями, вернув каждую из них к жизни путем лишения девственности точно такого количества разноименных мужчин, причем для этой цели мне послан будет ангел чистейшей души, который и исполнит обещанное, станет той самой заветной дверью из небытия в вечность, ибо, как сказано в Евангелии от Иоанна, X, 9: “Я есмь дверь: кто войдет мною, тот спасется”. Просто удивительно, почему эта объяснительная вообще рассматривалась как документ? Почему ему сразу не сделали электрошок и не отправили на инвалидность?
— Тогда не делали… — Я стучала зубами.
— Чего не делали?
— Тогда еще не лечили электрошоком.
— Действительно? — Урса задумывается, потом косит на меня веселым глазом.
— Чего вы радуетесь? — Мне никак не удается справиться с накатившей дрожью.
— Да так… Представьте только, вы — дверь! И кто войдет вами, тот спасется.
— А вы идиот.
— Ладно, я — идиот. Тогда вы — ангел чистейшей души, который взвалил на свои хрупкие плечи смертоубийственные грехи Богдана Халея.
Я пытаюсь успокоиться. Нельзя поддаваться этому облезлому адвокату. Сменим тему?
— Хочу писать, — заявляю я.
— Я тоже! — радостно кивает Урса. — Вот сижу и думаю, как бы потактичней…
— Можно я схожу в туалет?
— Это никак не возможно, — качает головой Урса. — Вы сбежите. Сразу же сбежите, я точно знаю. А у меня тут вот припасена бутылочка настоящего кубинского рома и конфеты. Я точно не знал, какие вы любите, я-то сам предпочитаю барбариски, — бормочет Кохан, копаясь в дорожной сумке.
— Да куда я сбегу с поезда на полном ходу?!
— Сбежите, — не верит Урса, — а мы еще столько с вами не обсудили! К примеру, действительно ли ваш старик был педофилом и отравителем жен. Вот такие, с орешком наверху любите? — он протягивает ладонь с маленьким шоколадным колоколом, обернутым в желтую фольгу.
— Доставайте ведро, — сдалась я.
— Премного, премного благодарен! — суетится Урса. — Обратите внимание: пакетик как раз должен быть удобен по размеру… Извините, я отвернусь, а вы тоже не смотрите — я воспользуюсь бутылкой. Это сложно, сами понимаете… тут требуется особая точность, чтобы попасть…
— То есть, — замечаю я, раскрывая пакет, — горлышко бутылки вам неудобно по размеру…
— Ох, Евфросиния Павловна, если бы вы знали… Если бы вы только знали, как же это хорошо…
Похоже, Урса Бенедиктович отличается повышенной стеснительностью. Терпел, бедненький, пока я не проявила инициативу.
— Как же это хорошо, — стонет Урса, — как же это приятно… встретить вот так случайно, в поезде, женщину своей мечты, можно даже сказать — ангела…
— Дайте воду, мне нужно помыться. Я пытаюсь закрепить застежку пакета.