— Что? — переспросил Фельзен.
— Она, кажется, неплохо преуспела. Владеет приморским клубом возле Сан-Паулу… местечко зовется Гуариджа.
— Ты все разузнал, — холодно заметил Фельзен.
— Они не такие, как мы, эти бразильцы. Говорливы, любят повеселиться, хотя и предусмотрительны. Ну а португальцы… сам знаешь… — И он сделал жест, обводя рукой окружающее — дождь и шквалистый ветер за окном, темную улицу и огромное, размером чуть ли не с Россию, пятно на потолке.
Фельзен откинулся на спинку кресла и отвернулся. Он не желал давать Абрантешу дальнейшего повода к шуткам. И партнер понял — шутки в сторону.
— Я пообещал ей встречу с тобой за обедом… в Эшториле… Отель «Паласиу».
Фельзен сидел в ресторанном зале отеля «Паласиу». На нем был светло-серый костюм и желтый шелковый галстук. За окном то светлело, то хмурилось. Облака быстро неслись по небу, то и дело проливаясь шумным дождем; дождь барабанил по листьям деревьев в парке, ветер раскачивал стволы пальм на площади в сквере.
Фельзена мучили то голод, то тошнота, накатывавшие волнами. Допив стакан белого вина, он опять потянулся к стоявшей во льду бутылке, уже на три четверти пустой. Он заказал еще одну.
Фельзен не спускал глаз с входящих в ресторан, разглядывая женщин, пока не заметил ту, которая, войдя, направлялась прямо к нему. Она показалась ему выше, чем прежде, и, разумеется, не такой юной. Ее длинные, черные, блестящие волосы были теперь коротко острижены, девичья хрупкость исчезла, но на смену ей пришло то, что американцы называют шиком. На ней было обтягивающее белое платье с вырезом каре, оно похрустывало и шуршало, нейлоновые бедра рассекали воздух. Каждый мужчина в зале напрягся, пытаясь удержаться от того, чтобы не повернуть голову ей вслед.
Сузана, разумеется, знала, какое впечатление производит.
— Ну? — сказала она, и его вилка и нож звякнули, брошенные на тарелку.
Он вскочил. Официант принес бутылку. Они, слегка помявшись, поцеловались, потом сели и сдвинули стулья.
— Сколько же времени прошло? — в некотором замешательстве спросил Фельзен.
— Пятнадцать лет.
— Нет-нет, по-моему, шестнадцать, — сказал он, досадуя на себя за свой немецкий педантизм.
Он поднял стакан. Они чокнулись, пожирая друг друга взглядами.
— Мой партнер сказал, что ты преуспеваешь, — заметил он.
— Это лишь то, что я рассказала ему.
— Но ты и выглядишь соответственно.
— Я только что из Парижа, где накупила себе одежды.
— И это тоже кое-что значит.
— Мне повезло, — сказала она. — Я обзавелась хорошими друзьями. Это состоятельные люди, желающие…
— Отдохнуть от своих жен?
— Я многому научилась в Берлине, — сказала она. — От Эвы. Это Эва научила меня всему. Вы все еще видитесь?
Он на секунду потрясенно замер. Свет в зале, казалось, померк. Дождь ударил в окна, заставив всех обернуться на шум.
— Она погибла во время войны, — поспешно проговорил он и склонился над столиком.
Сузана покачала головой:
— Мы слышали о бомбежках.
— Ты вовремя успела уехать, — сказал Фельзен.
Официант положил на тарелку Сузаны рогалик и серебряные щипчики.
— Так чему же тебя научила Эва?
— Понимать, что нужно мужчине, — ответила Сузана и замолчала. Это навело Фельзена на мысль, что Эва научила ее и еще кое-чему, в частности держать язык за зубами.
Официант подал меню. Они быстро сделали заказ.
— Ты утратил бразильский акцент, — сказала Сузана.
— Я жил в Африке.
— И чем занимался?
— Банковскими делами. Ископаемыми. Лесоразработками.
— Тебе надо было ехать в Бразилию. Ты ведь еще не бывал там, правда?
— Мы подумываем об этом.
— Что ж. И я там буду, если понадобится оказать помощь.
— Через твоих друзей, — сказал он, и она улыбнулась ему, утаив, однако, то, что он так желал бы узнать.
Принесли суп. Крабовый. Они не спеша ели. Ветер сотрясал оконные стекла, дождь хлестал по розам в парке, сбивая с них лепестки.
— Мне хочется спросить тебя, — заговорил он. — Не попадался ли тебе на пути в Берлине некто Лерер. Освальд Лерер.
Она поставила бокал. Официант убрал глубокие тарелки.
— Мне он не нравился, — сказала она. — У него был извращенный вкус.
— Во время войны он дал мне работу в Португалии. Знал, что я владею португальским.
— Это в его духе, — отозвалась она. — Стараться все знать.
Перед ней было поставлено тюрбо в белом соусе, перед Фельзеном — жареная меч-рыба. Фельзен вдруг понял, что у него проснулся аппетит, желание пить, вообще наслаждаться жизнью. Сузана принялась за тюрбо, Фельзен отщипнул рогалик; они стали вспоминать прежнее, все моменты, как горькие, так и счастливые. Он чувствовал, что связывает их многое.
— Ты хорошо выглядишь, Сузана, — сказал он.
— Даже после рождения двух детей, — сказала она, следя за тем, как воспримет он это известие.
— Мать семейства, — сказал он.
— Но не жена, — сказала она. — Ну а ты? Женат?
Он положил нож и вилку и показал ей руки.
— Я так и знала, — сказала она.
— Почему же?
— Серый костюм и желтый галстук, по-моему, как-то не вяжутся с понятием «папа», — сказала она.
Он улыбнулся. Она расхохоталась. Зал вдруг озарил солнечный свет, яркий, как театральные юпитеры, включенные на полную мощность. Они заказали еще вина и поговорили о двух детях, оставшихся с ее матерью в Сан-Паулу. Об отце детей она не распространялась.
Кофе они пили в другом крыле отеля. Фельзен курил сигару, тонкую и темную, из тех, какие любила Сузана. Не сговариваясь, они поднялись к ней в номер. Она отперла дверь. Они поцеловались. Ее рука, твердая, опытная, властная, коснулась его паха.
Фельзен разделся раньше, чем она успела шагнуть из спущенного белья. Ее бедра в поясе с резинками терлись о его бедра. Соитие их оказалось почти таким же неистово-страстным, как шестнадцать лет назад. Единственным отличием стал момент, когда Фельзен, содрогнувшись, вдруг прекратил движение, а она притянула его голову к своим бедрам. Он испытал замешательство. Такого он еще никогда не делал. Но она не отпускала его, удерживая там, пока он не почувствовал, как все тело ее содрогнулось.
У Сузаны оставалась еще неделя до отъезда. Она собиралась съездить в Берлин, но не смогла получить визу, что позволило ей подольше остаться в Лиссабоне. Почти все это время они провели вместе.