Кончиком длинного пальца Роулинсон похлопал себя по щеке.
— Смысл чего?
— Того, как устроен мир. — Она чуть не прыснула, слишком уж банально звучало каждое сказанное ею слово.
— И люди, — подхватил он.
Что это было: подтверждение или новый вопрос?
— Люди?
— Какое место вы отводите в своем уравнении людям?
— Математика предоставляет нам бесконечные возможности. Любое число — это нечто сложное, оно может быть реальным или мнимым, а реальные числа, в свою очередь, делятся на рациональные и иррациональные, рациональные — целые и дроби, иррациональные — десятичные дроби и трансцендентные числа.
— Трансцендентные?
— Реальные, но не выражаемые конечной записью.
— Ясно.
— Например, число пи.
— Что вы хотите этим сказать, мисс Эспиналл?
— Я стараюсь говорить как можно проще о первоосновах математики, но вы уже перестали понимать. Вот и выходит: математика — тайный язык для немногих посвященных, тех, кто знает его и умеет говорить на нем.
— Из ваших слов я так и не понял, какое место в своем уравнении вы отводите людям.
— Я хотела вам показать, что числа так же сложно устроены, как и люди. К тому же я и сама человек… со всеми естественными потребностями. Я и сама не всегда изъясняюсь уравнениями.
— Мне-то казалось, числа надежнее людей. Стабильнее.
— Эмоциональных чисел мне пока не попадалось… Пока, — подчеркнула она, уронив руки вдоль туловища — огромные руки, словно бессильные крылья альбатроса, казалось ей. — Поэтому обычно и удается отыскать решение. Довольно часто удается.
— Для вас так важно отыскать решение?
Андреа внимательнее присмотрелась к собеседнику: этот вопрос, очевидно, был ключевым во всем их разговоре. Роулинсон честно смотрел ей в глаза. Он выиграл.
— Я люблю решать задачи. Ответ — моя награда. Однако не у всякой задачи есть ответ, и сам процесс работы над ней может послужить такой же наградой. — Не очень-то она в это верила, но хотела угодить Роулинсону.
И еще одна подобная встреча, и еще одна, а потом университетский наставник отправил Андреа в Ориэл, где с ней должны были обсудить «дела, касающиеся помощи фронту». Там ее в течение получаса осматривал врач, а потом она целую неделю дожидалась заключения. В итоге ее снова пригласили в Ориэл и велели подписать «Предупреждение о неразглашении» — все это, по-видимому, затем, чтобы преподать студентке из Оксфорда краткий курс машинописи и стенографии. Она-то думала, ее направят к шифровальщикам (такое, она слыхала, случалось с университетскими математиками) и она будет взламывать вражеские коды, но нет, ей понадобилась совершенно иная подготовка: учили писать невидимыми чернилами и оставлять письма в тайниках, пользоваться мини-камерой, незаметно следовать за «объектом», притворяться кем-то другим, исподволь выяснять, что известно собеседнику, — в центре это называли «ролевыми играми». А еще научили стрелять из пистолета, ездить на мотоцикле и водить машину.
В начале июля ее отпустили домой и велели дожидаться приказа. Неделю спустя вновь появился Роулинсон и напросился в гости: как он сказал, ему следовало познакомиться с матерью Андреа. Нужно позаботиться о родственниках, предоставить матери некую официальную версию того, что ожидает ее дочь, — не всю правду, разумеется.
— Андреа!
Мать кричала снизу, из холла. Загасив сигарету о наружную стену, Андреа поспешно спрятала окурок в пачку.
— Андреа!
— Мама, я иду! — ответила она, распахивая дверь.
Снизу, сквозь проем в перилах, на нее глядело лицо матери — млечно-белое, как луна, хотя отнюдь не такое светлое.
— Мистер Роулинсон уже здесь! — трагическим шепотом возвестила мать.
— Я не слышала, как он подъехал.
— Так или иначе, он здесь! Быстро обувайся!
Андреа босиком вернулась в комнату, надела уродские ботинки, что достались ей от матери, зашнуровала их. Принюхалась, опасаясь, что мать уловит в ее спальне запах дыма. Маменькина дочка. Шпионка!
— Она еще так молода… — доносился из гостиной голос матери. — Девятнадцать лет, нет, даже двадцать, но ведет себя не по возрасту. Дело в том, что училась она в монастыре…
— Святого Сердца в Девайзе, — подхватил Роулинсон. — Отличная школа.
— И не в Лондоне.
— Подальше от бомб.
— Не в бомбах дело, мистер Роулинсон, — откликнулась мать, а в чем дело, не сказала.
Нужно собраться с силами и перетерпеть эту нудятину — мать, благовоспитанно принимающую «почетного гостя».
— Не в бомбах? — Кажется, Роулинсон вовсе не был удивлен.
— Дурные влияния, — шепнула миссис Эспиналл.
Андреа громко застучала каблуками по плитке, чтобы заранее предупредить мать — не дай бог, пустится рассуждать про «молодежь» и про то, «что делается в бомбоубежищах под покровом темноты».
Они с Роулинсоном пожали друг другу руки.
Отчетливо скрипел корсет, когда мать поворачивалась, разливая чай. Экая оснастка для маленького суденышка, вздохнула Андреа. Сзади, под волосами, шея медленно краснела от пристального, почти нахального взгляда Роулинсона. Слегка дребезжали чашки, возвращаясь на свои блюдца.
— Вы говорите по-немецки? — обратился к Андреа Роулинсон.
— Frisch weht der Wind/ Der Heimat zu,/ Mein Irisch Kind/ Wo weilest du? [5] — продекламировала Андреа.
— Без показухи, милочка, — одернула ее мать.
— Я и португальский знаю.
— Самоучкой осилила, — не удержалась и тут от замечания Одри Эспиналл. — Передай мистеру Роулинсону кусочек кекса, дорогая.
Андреа сидела, подсунув под себя руки, и, когда передавала кекс, разглядела на ладонях отпечаток шероховатой ткани платья. Умеет мать довести человека!
— Вы получили диплом секретарши. — Роулинсон принял из ее рук кекс, но от дела не отвлекся.
— Только что окончила курсы, верно, милочка?
Андреа промолчала. Фарфоровое личико матери, в тридцать восемь лет вовсе не утратившее свою красоту (вот только чересчур суровое и неподвижное), гневно обратилось к ней. Из всего, что происходило в последние месяцы, Андреа рассказывала матери немногое — лишь то, что велели рассказывать.
— В мои обязанности входит подбор квалифицированных кадров для посольств и других наших представительств. Отдел маленький, если нам удается найти человека со знанием иностранного языка, мы стараемся не упускать его. Миссис Эспиналл, я хочу предложить вашей дочери работу… за рубежом.