— Разве с королевской семьей не покончили?
— Тридцать шесть лет тому назад. Страшное было дело. Король с наследным принцем вернулись в Лиссабон из Вила-Висоза, это поблизости от тех мест, откуда родом Мафалда, у самой границы. Прибыли в Лиссабон, ехали в карете по улице — и что же? — обоих убили. На том династии и конец. Конечно, еще пара лет понадобилась, чтобы окончательно разобраться с монархией, но тысяча девятьсот восьмой год — это уже был конец. А что касается Мафалды, с ней дело плохо. Наверное, потому-то Уилширу и понадобилось общество.
— Женское общество, как мне сказали.
Кардью завертелся на водительском сиденье, точно вспугнутая куропатка.
— Чудной малый этот Уилшир. Единственный в своем роде. Таких больше не делают.
— Дети у него есть?
— Только сыновья, и те разъехались. Дочерей нет. Может быть, он соскучился по женскому обществу. А у меня четверо девок, вот незадача! — с горечью добавил он. — Покончено со спортивной династией Кардью… Старшенькая, правда, в школе первое место заняла по прыжкам в длину…
— Не все потеряно, мистер Кардью!
Лицо Мередита прояснилось, он крепче сжал челюсти, заходила вверх-вниз его трубка.
— Надеюсь, Уилшир придется вам по душе, — добавил он. — Вы-то ему точно понравитесь. Такой у вас решительный вид. Уилшир предпочитает уверенных в себе девушек. Марджори ему не подошла.
— Марджори?
— Прежняя моя секретарша. Вышла замуж за португальца, забеременела. Муж запретил ей работать, велит лежать. Бедняжка всего лишь на третьем месяце, а муж хочет, чтобы она не вставала с постели. Вот почему сюда прислали вас. Впрочем, Уилширу она так и так не могла угодить. Чересчур «английская» на его вкус, да и он действовал ей на нервы. Такой человек. Если подружится с вами, все будет хорошо, но если нет… Трудно иметь с ним дело.
— А с вами он дружит?
— Ну да-а… На свой манер.
— Может быть, и вы для него чересчур «англичанин»?
— Нет уж, моя милая! Я-то шотландец по отцу и по матери. Может, болтаю как англосакс, но я горец, самый что ни на есть взаправдашний. То же самое и Уилшир: ирландец до мозга костей, а по-английски говорит так, словно родился с серебряной ложечкой во рту.
— Или с печеной картофелиной… Раз уж он ирландец, — съязвила Анна.
Громогласный смех был ей наградой, хотя вряд ли Кардью счел ее замечание таким уж забавным. Но его хлебом не корми (или там картошкой) — дай посмеяться.
— Что еще мне следует знать о Патрике Уилшире? — спросила Анна.
— Бывает неотразим. Дамский угодник…
— Игрок и выпивоха.
— Еще он ездит верхом. Как вы насчет этого?
— Не умею.
— По предгорьям Серра-де-Синтра приятно прокатиться верхом, — сказал Кардью. — Сазерленд говорил мне, мозги у вас что надо. Математика, языки, все такое.
— Вот именно, и для прочего не оставалось времени. К спорту у меня способностей нет. К сожалению. И для командной игры не приспособлена. Вероятно, потому что росла единственным ребенком в семье, и к тому же…
Она прикусила язык. Едва не проговорилась: «К тому же у меня не было отца». Ведь теперь отец у нее был: Грэм Эшворт, бухгалтер. Отвернувшись к окну, Анна постаралась собраться с мыслями. Они проезжали мимо огромных вилл, утопавших в тропических садах.
— Многие европейские монархи отсиживаются в Эштуриле, пока идет война, — прокомментировал Кардью. — Столица изгнанников.
Он свернул с шоссе возле железнодорожной станции Эштурила и выехал на площадь, окруженную отелями и кафе. Кое-где виднелись сады, пальмы и вытянутые клумбы роз. Один из таких садов плавно поднимался к современному зданию на склоне холма.
Миновали отель «Паласио» («наш» по отзыву Кардью), а за ним — «Парк» («их» отель), объехали современное здание на холме — как выяснилось, казино, — и Кардью указал своей пассажирке на узкий, заросший проезд и ворота в живой изгороди над казино: задний въезд во владения Уилшира.
Они поднимались все выше, к самой вершине холма, проезжая сады знати, где за высокими оградами вздымались к небу финиковые пальмы и торчали остролистные вееры вашингтоний и других пальм, где вспыхивали порой угрюмым лилово-пурпурным пламенем бугенвиллей, стремившиеся перебраться через ограду. Поправив солнечные очки на носу, картинно выставив локоть в открытое окно автомобиля, Анна прикинула: еще бы закурить очередную сигарету — и прямо-таки актриса, кинозвезда, возвращающаяся в собственную виллу на Ривьере.
— Так я и не поняла, нравится ли вам Уилшир, — вздохнула Анна, любуясь своим отражением в боковом зеркальце.
Кардью тупо уставился в лобовое стекло, как будто узор из мертвых, разбившихся насекомых мог подсказать ему верный ответ. Они уже проехали замысловато украшенные ворота, высокие стены сошлись с обеих сторон и оставили проем между широкими каменными столбами, украшенными капителями в виде гигантских ананасов. Над воротами перемычка с выложенной изразцами надписью: «Quinta da Aquia», в кованых металлических воротах замысловатый вензель — «QA».
— Вот вам иллюстрация к характеру Уилшира, — ткнул пальцем Кардью. — Раньше вилла называлась «Quinta do Cisne» — «Дом лебедя». Он купил ее и переименовал в Кинта-да-Агия — «Дом орла». Шуточка вполне в его духе.
— А в чем шутка-то?
— Он торгует и с американцами, и с немцами. В обеих странах орел — национальная эмблема.
— Может быть, это просто любезность?
— Любезность?
— Старается, чтобы все чувствовали себя как дома… все, кроме Марджори, — поправилась она.
До самого порога вела мощеная дорожка с черно-белым геометрическим узором, точь-в-точь как лиссабонские тротуары. По обе стороны тянулись розовые олеандры, очень старые, почти уже деревья, а не кусты. Олеандровая аллея заканчивалась перед домом площадкой с фонтаном посредине, вода щедро изливалась из пасти дельфина. От фонтана уходила к невидимой глазу ограде лужайка, крутая мощеная тропа сбегала в глубь сада, к задней калитке, ведущей хозяина прямиком к разорению. Отсюда было видно все: дома и пальмы на главной площади Эштурила, вокзал, а дальше — океан.
Дом, хотя и просторный, показался Анне почти нежилым — ей бы понравилось множество флигелей и пристроек, нечто естественное, порожденное прихотью владельца, его большими или меньшими финансовыми возможностями, но это строение было однажды спланировано, выстроено от начала до конца и навсегда застыло в таком виде. Отталкивающую ненатуральность смягчали только пышные отростки давно прижившейся глицинии, которая поднималась до самых стрех терракотовой крыши. Они вышли из машины и приблизились к крыльцу или, скорее, портику. Почему-то в этот момент Анну больше всего беспокоила участь оставленного в машине чемодана.
Дверь открыл неправдоподобно скрючившийся старик дворецкий: голова под прямым углом к телу, да еще и вывернута набок, чтобы ухитриться-таки заглянуть в лицо гостю. Слуга был облачен в черный фрак и полосатые брюки. Вслед за ним на пороге возникла приземистая, коренастая женщина, также в черной униформе с белым передником и в чепце. Кардью отдал какое-то распоряжение; на слух Анны эта фраза прозвучала как просьба принести булочки с маслом, однако старик, очевидно, понял его правильно: извлек из-за спины трость и ринулся к автомобилю, женщина следовала за ним по пятам. Тут же появилась, оправляя на ходу передник, и вторая служанка, эта была еще меньше ростом, чем первая, крошечное личико вытянулось вперед, что лисья мордочка, глазки, и без того маленькие, сощурились на изнуренном беременностью лице и сверкали голодным блеском. Быстрый обмен непонятными словами — и горничная двинулась прочь по черно-белой шахматной доске затемненного зала. Вокруг сплошь панели из цельного дуба, а вот и лестница на верхнюю галерею. С деревянного потолка свисала тяжелая многоярусная люстра.