— Слова, слова, слова, — пробормотал Уилшир. — Одни только слова, и ничего более.
Пить он начал уже давно, и «сцену на террасе» разыгрывал полупьяным. Вспышка гнева, когда Анна упомянула о его жене, на миг отрезвила его, но не могла нарушить давно уже ставший привычным процесс. За те пятнадцать минут, пока Уилшир переодевался, он достиг полноты опьянения и наступавшей вслед за этим особого рода трезвости. Теперь он легко и быстро переходил от настроения к настроению, от воинственности к печали, от злобы к сладкой тоске о самом себе. Возможно, Кардью ошибся, пытаясь определить душевное состояние обитателей этой виллы. Мафалда всего лишь была нездорова, но этот человек на другом конце стола, выбивавший барабанную дробь на своей тугой манишке и пристально следивший за уровнем вина в своем бокале, этот человек был если не безумен, то весьма близок к безумию.
— Лично я десерта не ем, — заявил он вдруг. — Не любитель сладкого.
Он постучал ложечкой по краю тарелки, допил вино, вылил остатки из графина в свой бокал. Слуги принесли кофе. Уилшир велел сервировать столик на веранде. Он допил вино одним мучительным, насильственным глотком, будто приговоренный к медленной смерти через отравление этим напитком.
Перейдя на террасу, Уилшир первым делом навязал Анне стакан портвейна, старого, чуть ли не прошлого века. Но алкоголь уже не доставлял ей удовольствия.
— Давайте сходим в казино, — после затянувшегося молчания предложил Уилшир. Анне казалось, что тело этого человека превратилось в неприступную крепость, где укрылся его разум, бежал с поля боя, проиграв какую-то невидимую извне битву. — Ступайте, наденьте свое лучшее выходное платье, и пойдем.
Выходное платье у Анны имелось только одно, перед войной его носила мать. Переодеваясь, она выглянула из окна ванной и увидела внизу, на террасе, неподвижно застывшего Уилшира. Сосредоточилась на собственном отражении в зеркале и попыталась совладать со страхом. Припомнились полученные ею уроки; ей же объясняли, какая психологическая выносливость требуется для такой работы. Несколько раз она глубоко вздохнула, отгоняя панику.
По лестнице Анна спускалась босиком, неся туфли в руках: не хотелось еще раз столкнуться с призраком Мафалды. Тихо подошла к Уилширу, который все так же сидел, уставившись сквозь стену электрического света в разливавшуюся вокруг тьму. Он рывком поднялся со стула, придержал Анну за плечо. Как не похоже было это прикосновение на легкие касания ее погибшего учителя музыки! Дыхание, отдававшее аммиаком, могло бы содрать краску с дерева. Анна даже заморгала, когда эти испарения ударили ей в лицо. Капли пота сползали по ложбине между воинственно торчащими усами, рот оказался в нескольких сантиметрах от губ Анны. Все ее тело изогнулось, протестуя, пытаясь отстраниться, вырвался приглушенный крик. Уилшир выпустил ее. Там, где прикасались его пальцы, кожа покрылась мурашками.
Через завесу света они вышли на лужайку и свернули на гравиевую дорожку, ведущую к дальнему концу сада. Полумесяц освещал их путь. В глубине сада ответвлялась тропинка в сторону летнего флигеля и беседки, каменных столбов с навесом из живой зелени, под которым пряталась от солнца скамья с видом на океан. Беседка заросла; вероятно, обитатели дома не очень-то стремились в этот безмятежный уголок, предпочитая тревожные темные залы и переходы своего мрачного жилища.
Они перешли дорогу и вступили в густую тень под пиниями на задворках казино. Здание казино, похоже, нисколько не стеснялось своей безликости: понятное дело, не в архитектурной замысловатости состояла его привлекательность. Вместе с толпой хорошо одетых и по виду состоятельных людей они вошли вовнутрь — шуршала тафта, поскрипывали нейлоновые чулки, отчетливо раздавался треск свежеотпечатанных, в толстые пачки сложенных купюр.
Уилшир прямиком устремился в бар заказать себе виски. Анна предпочла бренди с содовой. В тот момент, когда Уилшир подносил зажигалку к ее сигарете, чья-то мясистая рука обхватила его за плечи и тощее тело ирландца непроизвольно вздрогнуло.
— Уилшир! — загудел американец, экспансивный, как и полагается американцу. Не дожидаясь, чтобы Уилшир обернулся к нему, обладатель голоса вплотную приблизил свое лицо к его лицу, как будто хотел соприкоснуться щеками. Раскрытая ладонь потянулась навстречу Анне. — Бичем Лазард.
— Третий, — уточнил Уилшир, стряхивая с плеча руку американца. — А это мисс Анна Эшворт.
Лазард был и выше, и шире в плечах, чем Уилшир. Тоже облачен в смокинг, но мятый и странно топорщившийся на груди. Он был лет на двадцать моложе Уилшира, и его черные волосы были разделены идеальным пробором. Столь же идеальный цвет кожи, ослепительная улыбка. Совершенство, напоминающее совершенство манекена, — и заманивает, и в то же время отталкивает.
— Поговорить надо. — Губы Лазарда едва не касались щеки Уилшира.
Уилшир опустил глаза и словно с огромной высоты посмотрел вниз.
— Анна — моя новая жилица, — пояснил он. — Только сегодня прилетела из Лондона. Я показываю ей наши замечательные места.
— Ясное дело, — откликнулся Лазард и выпустил, наконец, руку Анны, которую он до сих пор поглаживал вкрадчивым большим пальцем. — Ясное дело. Нам бы только даты сверить… Минуты не займет.
Явно рассерженный, Уилшир извинился перед Анной, вернулся к входу в бар и о чем-то переговорил там с Лазардом. Место для беседы они выбрали неудобное: то и дело кто-то проходил мимо, толкая их. Поигрывая сигаретой, Анна оглядывала зал и чувствовала себя плохо — или, во всяком случае, глупо — одетой. Высокая мода из Парижа переместилась в Лиссабон, и, глядя на этих разодетых мужчин и дам, Анна представлялась себе маленькой девочкой, нарядившейся для чая с подружками. Делая вид, что ничем особо не интересуется, она продолжала курить, исподтишка бросая взгляды по сторонам, но подобная тактика не слишком ей помогла: ее притворно праздный и уверенный в себе взгляд то и дело натыкался на более волевые, более жесткие и вопрошающие взгляды. Сдавшись, она обратилась к зеркалам и стеклянной витрине бара, где отражалось множество глаз: и пьяных, и печальных, испуганных, жестоких, жаждущих, но все чего-то хотели, хотели, хотели.
— Американцы, — проворчал Уилшир, возникая рядом с ней. — Никакого понятия о приличиях…
Он повел ее к столу и представил четырем женщинам и двум мужчинам. Пронеслись мимо ее слуха иностранные имена, пышные и стремительные, будто королевская охота: титулы и предки, герольды и трубы. Аристократы заговорили с Уилширом по-французски, не обращая на Анну особого внимания. За Анну все сказал ее наряд: какая-то девица, которой Уилшир обзавелся для забав. С трудом высвободившись из цеплявшихся за него узловатых, украшенных перстнями пальцев, Уилшир откланялся и повел Анну дальше.
— Ничего не поделаешь, — интимно прошептал он Анне. — С румынами ссориться нельзя. Жуткие сплетники.
В кассе Уилшир обменял чек на жетоны, и сквозь вращающиеся двери они прошли в игорный зал. Отделив от столбика жетонов слой примерно в дюйм толщиной, Уилшир отдал эти жетоны Анне, а сам поспешил к столику для игры в баккара, сел рядом с другим осевшим под грузом выигрышей и проигрышей мужчиной и окунулся в какие-то сосредоточенные вычисления. Анна остановилась за его спиной, ей казалось, она плывет в густых слоях дыма. Раздали карты. Игроки загибали углы. То бастовали, то просили дополнительную карту и очень редко с ходу объявляли очко. Скучно смотреть на них, если сам не принадлежишь к числу игроков с глазами-заклепками, к тем, кто сжимает в бессильных кулаках воздух, не то присвистывает, не то шипит, проигравшись, и лишь на миг успокаивается, распрямляет тело, добившись победы.