Процессия приблизилась к могилам. Комендант подошел и махнул рукой, давая сигнал к погребению. Прекрасная кожаная перчатка от взмаха соскользнула с руки и упала в яму. Он что-то крикнул своему адъютанту, тот уже хотел прыгнуть в могилу, как вдруг грохочущий взрыв встряхнул город и прокатился многоголосым эхом в морозном воздухе. С краев ям посыпалась земля.
Люди бросились вон из парка. Комендант хотел было что-то сказать солдатам, но потом резко повернулся и заковылял к машине.
— Скорее в комендатуру! — бросил он дрожащим голосом шоферу.
Сквозь приятную дрему, которую, казалось, никак нельзя было сбросить с себя, Никита Родионович услышал мелодичные звуки аккордеона. Звуки неслись из зала. Играл Андрей с увлечением, вкладывая в игру много чувства. И Никите Родионовичу показалось, что сегодня музыка полна грусти. По ней не трудно было догадаться о настроении Андрея.
«Киснет парень, — подумал Ожогин, — надо что-то с ним делать.» Но что именно, Никита Родионович не знал. Условия, в которых они с Грязновым оказались, определяли их бытие, серое, однообразное. И все это до поры до времени было неизбежно.
Аккордеон смолк. Никита Родионович открыл глаза, В окно робко заглядывало утро.
Вошел Андрей. Не глядя на Ожогина, он стал перебирать нотные тетради, лежавшие на окне. Он казался расстроенным, и это сразу насторожило Никиту Родионовича. «Ну, ну, посмотрим, что будет, дальше», — решил Ожогин. Не спрашивая Андрея о причинах его скверного настроения, Никита Родионович принялся одеваться.
День начался по расписанию. Завтракали в девять. Но сегодня за столом молчали. Андрей — неизвестно почему, а Ожогин ждал, когда заговорит Грязнов.
Не допив чая, Андрей встал из-за стола и подошел к окну. Сдвинув занавеску, он принялся все так же молча разглядывать улицу. Чувствовалось, однако, что он взволнован и вот-вот нарушит молчание.
Никита Родионович решил, наконец, помочь другу.
— Что с тобой творится последние дни? — спросил он.
Грязнов обернулся и внимательно посмотрел на Ожогина.
— Ничего особенного.
— А все же?
— Надоела мне эта курортная жизнь, — резко сказал Грязнов.
Ожогин едва заметно улыбнулся
— И ты, значит, решил ее изменить?
— Да, решил...
Никита Родионович откинулся на спинку стула и засмеялся.
— Так, так... Грязнов взял на себя право изменить приказ, данный ему как коммунисту Похвально! Браво, товарищ Грязнов! Может быть, вы поделитесь со мной своими планами?
Андрей посмотрел на Ожогина, и злой огонек мелькнул в его глазах.
— Вам смешно... Вам всегда смешно, когда я говорю о себе. Вам безразлично состояние товарища... А мне, — он запнулся, — а мне тошно тут. Я так дальше не могу.
Андрей отвернулся, но Никита Родионович заметил, как тяжело дышит Грязнов. Ему показалось даже, что Андрей плачет от обиды. Ожогин встал, подошел к Андрею и сказал:
— Это не моя прихоть. Задачу, стоящую перед нами, ты знаешь. Знаешь также, что мне поручено руководить, и ты не волен поступать, как тебе хочется.
Грязнов опустил голову. Он тоже не ради прихоти, а ради дела начал разговор. Разве нельзя его, Грязнова, допустить к боевой работе группы Изволина? Он справится... Никита Родионович сам знает это.
Ожогин, будто не слыша того, что говорил Грязнов, продолжил свою мысль:
— Ну, что ж, тогда поступай, как тебе хочется, и не жди моей санкции. Но подумай — одобрит ли это партия?
— Другие ведь борются?..
— Это их участок,фронта...
Андрей отошел от окна и сел на стул. Все это он отлично понимает. И тем не менее он должен действовать. У него нет больше сил пассивно наблюдать происходящее. Пусть дадут ему любое задание. Никита Родионович может попросить об этом Дениса Макаровича или Тризну. Они согласятся. Андрей знает, он уверен в этом.
Ожогин прервал его.
— Хорошо!.. Если ты действительно хочешь получить задание...
— Очень хочу.
— Изволь, первое задание — возьми себя в руки. — Никита Родионович направился к двери — На сей раз я не шучу. Это задание коммунисту Грязнову. Затем второе задание... Об этом поговорим позже...
Ожогин одел пальто и вышел на улицу. Нужно было повидать Дениса Макаровича, чтобы сообщить ему последнюю подслушанную под полом беседу Юргенса с одним из своих агентов.
Ожогин шел быстро, не оглядываясь и не всматриваясь в прохожих. Но на углу Лермонтовской он неожиданно встретился взглядом с человеком, на которого сразу обратил внимание. Это был мужчина средних лет в истертом кожаном пальто, синей фетровой шляпе, легких хромовых сапогах, — все не по сезону. Он пристально посмотрел на Никиту Родионовича и как будто даже улыбнулся. Ожогину его лицо показалось знакомым. Они разошлись. Никита Родионович невольно оглянулся. То же самое сделал и человек в кожаном пальто.
«Сглупил, — подумал Ожогин, — не надо было оглядываться. Но теперь уже поздно.»
Он старался вспомнить, где раньше пришлось видеть этого человека, но безуспешно. Однако Никите Родионовичу даже показалось, что он часто встречал человека в кожаном пальто раньше, разговаривал с ним.
— Молодец, что пришел, молодец, — радостно встретил Никиту Родионовича Изволин и потянул его во вторую комнату.
Денис Макарович был возбужден. Не требовалось никаких объяснений, чтобы понять его настроение. Его выдавали глаза, и по ним Ожогин научился почти безошибочно определять, что творилось в душе старика. Посмеиваясь в усы, Изволин усадил Никиту Родионовича и подал ему листок бумаги, исписанный мелким, убористым почерком.
— «Грозному», — прочел Ожогин. — Ваши действия и планы будущее считаем правильными. Постарайтесь связаться радио Иннокентием. Разведданные передавайте ежедневно. Юру и всех лиц ним связанных держите постоянно поле зрения. Немедленно сообщите, кто персонально участвовал затемнении города. «Вольный».
— Так вы, значит, «Грозный»?
Изволин отрицательно покачал головой и улыбнулся.
— А кто же это, если не секрет? — осторожно спросил Никита Родионович.
— Секрет, дорогой, и большой секрет. Тебе я могу сказать одно, что «Грозный» — работник обкома партии и в городе с ним связаны только четыре человека, руководители самостоятельных групп. Бережем мы «Грозного» как зеницу ока. Ведь он возглавляет подпольный райком.
— Меня и Андрея он знает?
— А как же. Всех, кто со мной работает.
— Хорошо, правильно, — сказал Никита Родионович, — может быть, и мне не следовало говорить...
— Что так? — удивился Денис Макарович.