13 января 1961 года, Танжер
Днем я вернулся домой. Открыв дверь, я сразу почувствовал запах гари или, вернее, потухшего костpa. Во дворике было черное пятно, и ветер взметал хлопья сожженной бумаги, которые порхали и кружились, как туча мотыльков в замкнутом пространстве. Я шел через эту метель, и черные крапинки липли к моему холодному, но потному лицу. Я не мог понять, зачем здесь разводился костер, пока не заметил уцелевший клочок бумаги с бахромой пепла по краям. Я перевернул его и увидел линию, проведенную угольным карандашом. Войдя в свою бывшую мастерскую, я замер перед комодом, нижний ящик которого был открыт. Семь моих драгоценных рисунков исчезли.
Я рассвирепел и рванул через весь дом в спальню П., но уперся в запертую дверь. Я высадил ее плечом и влетел в комнату. Она была пуста. Я схватил костяную статуэтку и помчался в мастерскую на берегу. Там я поднялся на крышу и сразу двумя молотками разбил фигурку на мелкие кусочки, а затем с остервенением размельчил их в ступке. Сбегав в дешевый сувенирный магазин, я купил простой глиняный сосуд и ссыпал туда толченую кость. Дома я поставил урну на туалетный столик П.
18 января 1961 года, Танжер
Мы не обменялись ни словом. Черное пятно во дворике исчезло. Пропал и сосуд. Несколько дней он простоял на ее туалетном столике, а потом испарился. П. и я маневрируем друг вокруг друга, как будто мы император и императрица на грани государственного переворота, который отдаст власть кому-то одному. Мы знаем, чем это кончится. Подозрение витает по коридорам. Мы все время вместе, что тягостно для нас обоих, но нам постоянно приходится следить за тем, что делает противник. Она пьет и ест только то, что ей готовит ее горничная-берберка. Я делаю вид, что мне это безразлично, и хожу обедать в ресторан отеля «Вилла де Франс». Я изучаю ее привычки и выжидаю. Есть одна древнеримская история про мужа и жену, оказавшихся точно в такой ситуации. Жена заметила, что муж ест фиги прямо с дерева, намазала их ядом и смотрела, как он умирает. Сейчас не сезон инжира.
25 января 1961 года, Танжер
Я сижу в мастерской. Мне пришлось потратить целый день на поиски бумажного кулечка, который сейчас лежит передо мной на столе. Я курю и разворачиваю его. Взяв пальцами два шарика цианида, подаренных мне легионером, которого я спас от тюрьмы, я подношу их к носу и нюхаю. Ничем не пахнет. Вроде бы я где-то читал, что цианид отдает миндалем.
2 февраля 1961 года, Танжер
П. стала уходить спать раньше обычного, и теперь берберка зовет кого-нибудь из детей, чтобы тот отнес ей теплое миндальное молоко. Пако и Мануэла всегда посылают Хавьера, и он с удовольствием выполняет поручение. Я наблюдаю из дворика. П. ставит молоко на прикроватную тумбочку, целует и крепко обнимает Хавьера, прежде чем отправить его спать. Потом пьет молоко и выключает свет.
Я спрашиваю себя, хочу ли я этого. Стать женоубийцей. Неужели я настолько аморален? Такой вопрос вряд ли уместен. Мораль тут уже ни при чем. Ночи становятся длиннее, и я все больше времени провожу в темноте уединения, размышляя. Я лежу посреди мастерской, над головой сетка от москитов, и в памяти воскресают воспоминания о первых днях в России. Я смотрю через прицел на гадину, выдавшую Паблито, и вижу ее тяжело вздымающуюся грудь, потом смещаю прицел и по команде стреляю ей в рот. Ее челюсть превращается в месиво. Ответ готов.
5 февраля 1961 года, Танжер
Я сижу во дворике под фиговым деревом. При мне оба цианидных шарика. Я перекатываю их в руке. Мной движет отнюдь не ненависть, а необходимость. Для нас настал критический момент. Ничего уже нельзя изменить.
Вот берберка зовет детей. Минуту спустя босые ноги Хавьера уже шлепают по терракотовым плиткам. Я прячусь в одной из комнат коридора, ведущего в спальню П. Слышен приближающийся шелест Хавьеровой пижамы».
И опять неумолимо настойчивый голос Серхио уплыл вдаль. Хавьер увидел свои босые ноги на терракотовых плитках пола. У его подбородка стакан миндального молока. От напряжения он закусывает губу, стараясь не пролить ни капли, и вздрагивает от испуга, когда прямо у его плеча возникает огромное лицо отца. Оно выплывает из темноты так внезапно, что Хавьер чуть не роняет стакан, который отец, слава богу, успевает взять у него из рук.
— Это всего лишь я, — говорит он, выпучивает глаза и, помахав пальцами над молоком, произносит: — Абракадабра!
Отец возвращает ему стакан.
— Теперь все в порядке, — говорит он и целует его в макушку. — Иди. Отнеси. И смотри, не урони.
Хавьер сжимает стакан в ладошках, отец хлопает его по плечу, и он топает дальше по терракотовым плиткам, ощущая босыми ступнями каждую выбоинку и щелку. Он доходит до двери и ставит стакан на пол, потому что повернуть ручку может только двумя руками. Открыв дверь, он берет стакан и входит. Мать поднимает глаза от книги. Хавьер закрывает дверь, пятясь назад до тех пор, пока не щелкает замок. Он ставит стакан на тумбочку и взбирается на кровать. Мать прижимает его к груди, и он на мгновение тонет в облаке ее ночной рубашки. Он чувствует ее руку — руку без колец — на своем тугом животике, ощущает ее дыхание и щекочущее прикосновение ее губ к голове. От нее исходит тепло и только ей одной присущий аромат. Она плотно-плотно притискивает его к себе и напоследок крепко целует в лоб, навсегда отмечая своей любовью.
Хавьер застыл на своем стуле, вернувшись в черную реальность маски для сна. Путы по-прежнему врезались в его тело, по-прежнему горел край века, бархат маски пропитался его слезами, а голос позади него дочитывал отцовскую исповедь:
«Вот и Хавьер пробегает мимо, возвращаясь в свою комнату. Я подхожу к окну и смотрю через щели в жалюзи. П. держит стакан с молоком. Она дует на него, отпивает чуть-чуть и ставит обратно на тумбочку. В тот момент, когда она вновь поворачивается к нему, цианид поражает ее организм. Я не ожидал такого быстрого результата. Действие яда стремительно, как ток крови. Она бьется в конвульсиях, хватается за горло и падает навзничь. Берберка входит в спальню детей, и свет там гаснет. Вскоре она закрывается в своей комнате. Я иду к П., беру с тумбочки стакан, тщательно мою его на кухне и наливаю в него миндальное молоко, которое заранее приготовил у себя в мастерской. Потом ставлю стакан на тумбочку П. и гашу свет. Вернувшись в мастерскую, я записываю все это в дневник. Теперь мне надо заснуть, потому что завтра придется рано вставать».
Серхио умолк, и в доме воцарилась мертвая тишина. Слезы Хавьера, смешавшись с кровью из надрезанного века, вырвались из-под насквозь промокшей маски и потекли по его лицу. Он был опустошен. Позади него что-то задвигалось. На нос и рот ему шлепнулась тряпка, и удушающий химический запах, наподобие аммиачного, ударом по мозгам отбросил его в другую беззвучную галактику.
Понедельник, 30 апреля 2001 года,
дом Фалькона, улица Байлен, Севилья
Это была передышка. Его одурманенный хлороформом мозг безмолвно парил в пространстве. Реальность возвращалась фрагментами: сначала обрывки звука, потом зрительные осколки. Его голова поднялась, комната покачнулась. Свет ударил ему в глаза, и Хавьер очнулся, охваченный страхом, что с ним, возможно, сотворили нечто ужасное.