На стол ложится еще одно фото. Марина Крайвец в полной рокерской выкладке, с банданой на голове.
— Вот вам листок бумаги, напишите, при каких обстоятельствах вы встретились с этой женщиной и по каким признакам опознали ее тело в морге.
— Нет, мы так не договаривались! Я должна отвечать на ваши вопросы, а не роман писать! Чтобы объяснить, зачем я пошла на мост топиться, я должна буду слегка пройтись по своей прошлой жизни, и хотя она у меня не слишком насыщена исторической важности событиями, но страниц на десять машинописных наберется. Потом я должна буду объяснить, почему отняла чемодан у мертвеца под водой, потом…
— Хорошо. Прочтите, я набросал это с ваших слов после опознания в морге. Если все верно, подпишите.
Читаю, и глаза сами лезут на лоб после первых же строк.
— Что это такое? “…Находясь в некоем помрачении ума (о чем свидетельствует праздничный маникюр искусственных ногтей и обритая голова), решила броситься с моста в воду с целью сведения счетов с жизнью. Подобная реакция организма на неприятности может наблюдаться при повышенной лактации у недавно родивших женщин…”
— Мой оперуполномоченный тоже говорит, что это больше похоже на речь защитника в суде, чем на показания. Если не согласны, можете не подписывать.
Подписываю, не дочитывая.
— Зря вы это, — бормочет следователь, — я там в конце еще объяснял ваше присутствие в доме…
— Представляю!
— Давайте я вам расскажу, какие соображения имею по этому делу.
— Это еще зачем?
— Вам разве не интересно? — следователь удивлен.
— Абсолютно неинтересно!
— Ну, тогда вы скажите, зачем сидите здесь.
— Нет, сначала вы скажите, где взяли фотографию Мадлены в купальнике.
— Хорошо, — шумно вздыхает Поспелов и смотрит на меня оценивающе. — Эту фотографию мы изъяли у Артура Карловича Бехтева, после того как обнаружили ее запрятанной в подкладке его плаща.
— О черт! — стучу я кулаком по столу.
— Вас это как будто огорчило, — замечает Поспелов, ужасно довольный собой. — Он сказал, что любимая женщина должна была ждать его в этом доме ночью, а в багажник он залез, чтобы устроить ей сюрприз.
— А снотворное он зачем глотал? — рука сама опять хрястнула по столу.
— А это было совсем не снотворное, а успокоительное!
— А вы ему и поверили? — теперь я бросаюсь к Поспелову через стол.
— А мы взяли таблетку на анализ!
— Хотите кофе? — я в изнеможении опускаюсь на стул.
— Нет. Я хочу растворимого какао вон из той банки. Шесть ложек порошка, шесть ложек сахару. — Поспелов подвигает ко мне первую попавшуюся чашку со стола, чтобы я в нее все это насыпала и залила кипятком. — Почему вы так огорчились?
— Потому что до этой минуты у меня еще была надежда, что Артур в белом просто ошибся домом!
— Бросьте, вы так не думали.
— Думала!
— Не думали!
— Ладно, — сдаюсь я. — Хотела, чтобы это было так. Чтобы он ошибся. А огорчилась, потому что если эту фотографию увидит Коля и если вы ему еще по своей милицейской принципиальности объясните, откуда она!..
— Я не скажу, — следователь прижал ладонь к груди. — Меня интересуете вы, а не мальчик Коля.
— Странно… — я задумалась. — А меня интересует только мальчик Коля.
— Не отвлекайтесь. — В чашку с какао следователь осторожно опускает кончик сдобной булки и сосредоточенно топит его, наблюдая за пузырями. — Допустим, — говорит он, вытащив булку и дожидаясь, пока она стечет, — Мадлена Кашутка занималась определенным видом бизнеса по заданию некой государственной структуры. А как, по-вашему, в этот бизнес попала Марина Крайвец?
— Спросите у некой государственной структуры! Один представитель этой самой структуры сейчас как раз выковыривает конфетти из своей одежды!
— Нет, — качает головой Поспелов и с наслаждением всасывает размокший кончик булки.
Мне стыдно смотреть, как у него это получается, сладострастно и самозабвенно, поэтому я отворачиваюсь, иду к кофеварке, чтобы налить себе кофе.
— Фундик от меня узнал о существовании металлического саквояжа, такого же, как ваш! — многозначительно замечает Поспелов. — И имя Марины Крайвец тоже узнал от меня.
— Вы хотите сказать, — теперь я смотрю на затылок жующего Поспелова с ужасом, — что ваша откровенность стоила ей жизни?!
— Не факт, — замечает следователь, опять погрузив булку в чашку. — Я ему и про вас сказал, а вы еще живы. Он вас видел? Видел. Щупал? Наверняка. Этот Фундик агент от бога, как среди цыганок иногда бывают настоящие гадалки — от бога. Он по пульсу и по зрачкам может определить, правду человек говорит или нет.
Я замираю с чашкой позади следователя. Тихо говорю:
— Артур спрашивал, кто здесь учительница пения.
— И что вы ему сказали? — следователь разворачивается и косит на меня ехидным глазом.
— Ничего не сказала! Но его вопрос означает, что он не знал, чем занималась Мадлена.
— Конечно, не знал, — отмахивается Поспелов. — Она же не дура. Наверняка утаила некоторые особенности своего заработка. Наверняка сказала, что найдет человека, который все устроит. Это при условии, что действительно собиралась его вывезти, а не удушить выхлопными газами в багажнике.
— Как это — удушить? Он говорил, что ему обещали Амстердам.
— А Фундик говорил, что по заданию его ожидала естественная ликвидация. Чувствуете, как я разболтался? Знаете почему? Потому что какао у вас вкусное.
— Какао, конечно, это интересно, но вдруг Фундик слушает вас сейчас так же, как вы меня? — я киваю на столешницу.
— А я человек другого ведомства, подписку о неразглашении информации Фундику не давал, а с вами провожу откровенную беседу исключительно в интересах следствия. Вы, Мона, у меня теперь единственный подозреваемый.
— Как это?.. — от неожиданности я села. — Подозреваемый в каком деле?
— Да все в том же, в деле о пропаже Успендрикова.
— Идите к черту с вашим Успендриковым, я рожала восьмого марта!
— Не злитесь. Сами рассудите, что у нас получается. У нас имеется в наличии три одинаковых металлических саквояжа на одну учительницу пения. Мадлена Кашутка предположительно мертва, Марина Крайвец мертва. Вы находитесь в доме, куда пришел прятаться бильярдист, вы все знаете о фугу, вас не тронул Фундик. Ну и кто здесь учительница пения?
— Он меня не тронул, потому что поверил! Я не знаю никакого бильярдиста. Почему вы сказали о трех чемоданах?