Она еще пыталась бодриться.
– То же самое, но в замедленном темпе, – пошутила она. – Иди ко мне.
– Мы враги, – напомнил Бондарь. – Перемирие не может длиться вечно.
– А если мы очень постараемся? – спросила Лиззи.
– Ты уже постаралась.
– О чем ты?
– Об этом. – Бондарь ткнул себя пальцем в скулу, на которой не осталось и следа после потасовки в ванной. – Полюбуйся на свою работу.
– Но там ничего нет, – воскликнула вытянувшая шею Лиззи.
– Рассказывай!
– Честное слово. Ничего не видно.
– Кому надо, тот увидит, – туманно произнес Бондарь. – Мне грозят большие неприятности за то, что после того, как ты на меня напала, я улегся с тобой в постель, вместо того, чтобы арестовать и передать в руки трибунала.
– Трибунала?
– Вот именно. Лубянка, трибунал, ГУЛАГ.
Бондарь снова блефовал, рассчитывая как следует застращать американку. ГУЛАГ! Подобно многим своим соотечественникам, наслышанным об ужасах советской тоталитарной системы, Лиззи не могла не знать этой грозной аббревиатуры, канувшей в Лету задолго до ее рождения. Тем не менее стереотипы были живучи. Американцы не видели особой разницы между ФСБ и КГБ, они полагали, что Россия по-прежнему представляет собой гигантский концлагерь, обтянутый колючей проволокой, вдоль которой бродят полярные медведи.
– Я здорово рискую, – продолжал Бондарь, сокрушенно качая головой. – Вот впаяют мне десять лет без права переписки, и что тогда? Погибать в снегах Сибири?
Болтая эту чушь, он внимательно наблюдал за Лиззи. Его слегка удивило, что она не проявляет ни волнения, ни испуга. Видимо, не удалось как следует сгустить краски. Тогда Бондарь перешел на драматический шепот:
– В Москве никогда не простят мне снисходительности, проявленной к вражеским агентам. Есть только один способ смягчить руководство. Мне нужна полная информация о порученной тебе операции. Понимаешь меня? – Бондарь выразительно посмотрел на американку. – Если я докажу, что провел эту ночь с толком, то никаких жестких мер не последует.
Лиззи печально усмехнулась:
– Используй меня в постели, Женя, используй по своему усмотрению. Но не надо использовать меня по службе. Это причиняет боль.
– О чем ты говоришь? – прикинулся изумленным Бондарь.
– Однажды ты уже рассказывал мне про ужасы КГБ, СМЕРШа и ГУЛАГа, – произнесла Лиззи с укором. – Я тебе поверила и была обманута, не так ли? Больше этот номер не пройдет.
– Жаль, – как ни в чем ни бывало сказал Бондарь. – Мне действительно нужна информация. Но не пытать же тебя.
– Пытай.
– Я с тобой не шучу!
– Я с тобой тоже.
С этими словами Лиззи опрокинулась на спину и вытянула руки вдоль туловища, давая понять, что полностью отдает себя во власть Бондаря. Он проглотил слюну. Это было очень заманчивое предложение. Но ночь подходила к концу, а Бондарь по-прежнему не знал ответов на многие вопросы. Как же быть?
– Выключи свет и ляг рядом, – тихо предложила Лиззи. – Обними меня. Соври, что ты меня любишь. Я сама тебе все расскажу. Без утайки. Я даже не возражаю быть завербованной советской разведкой.
– Российской? – пробормотал Бондарь, не заставляя себя долго упрашивать.
– Это имеет значение? – спросила задохнувшаяся от избытка чувств американка.
– Сейчас – ни малейшего.
Так оно и было. На некоторое время значение потеряло все, кроме неистового желания, охватившего два слившихся тела. Они стали одним целым, мужчина и женщина. И пока они были одним трепещущим целым, окружающий мир перестал существовать для них.
* * *
– Теперь ты понял, почему я осталась в ЦРУ? – спросила мокрая после душа Лиззи.
Сколько раз она прошептала на ухо Бондарю, что любит его? Сколько раз простонала то же самое? Прокричала? Прорыдала на грани обморока?
Он посмотрел на серый свет, проникающий в щель между шторами, и подумал, что предрассветные сумерки ничем не отличаются от сумерек вечерних. И те и другие таят в себе смутную угрозу. Такое освещение бывает в нехороших снах, когда знаешь, что вот-вот случится непоправимое.
– Ничего я не понимаю, – раздраженно произнес Бондарь.
– Я здесь из-за тебя, – сказала ему Лиззи. – Это было большой удачей для меня, когда выяснилось, что во Владивосток направляешься ты. Я оказалась лучшей кандидатурой. Только я могла опознать тебя.
– Но каким образом вы меня вычислили?
– Скажи спасибо своей ленивой секретарше с Лубянки.
– У меня нет секретарши, – возмутился Бондарь.
– Значит, это была секретарша твоего босса, – удовлетворенно заключила Лиззи. – Такая секретная организация, как ваша, не должна заказывать авиабилеты по телефону.
– В ЦРУ прослушиваются наши телефоны?
– По мере возможности. Точно так же, как вы контролируете наши звонки, когда имеете доступ, не так ли?
Бондарь ударил кулаком по смятой постели. Ну конечно! Американцы выяснили, что сведения, изложенные в письме, поручено проверить оперативному отделу ФСБ. Один из сотрудников отдела срочно вылетел во Владивосток, где происходила возня вокруг пресловутых атомных бомб. Даже участковому милиционеру под силу сопоставить и увязать столь красноречивые факты. Это сделали и спецы из Центрального разведывательного управления. Но не водят ли Бондаря за нос? Не провокация ли готовится с подачи американцев?
Он повернул голову к Лиззи и провел пальцем по ее лицу, повторяя очертания профиля. Движение было преисполнено нежности, которую Бондарь сейчас не испытывал. Тон капитана был обманчиво-равнодушен, когда он начал готовить почву для контрольного вопроса, обдуманного еще ночью:
– Как ты считаешь, Лиззи, мы на верном пути?
– О, да, – пробормотала зажмурившаяся американка. – Ночь без сна делает утренний секс умопомрачительным. Мы на верном пути. Продолжай в том же духе, Женя.
Рука Бондаря замерла там, где ее застала реплика. Под ладонью ощущалось участившееся биение сердца. Чужого сердца, хранящего немало тайн, некоторые из которых представляли для капитана ФСБ профессиональный интерес. К ним-то он и подбирался, когда произнес:
– Не торопи события, Лиззи. Сначала давай определимся в наших отношениях.
Американка уставилась на Бондаря с широко открытыми глазами:
– Разве мы не определились?
– Я имею в виду наши конторы. – Терпению и настойчивости Бондаря позавидовал бы любой преподаватель, толкующий с туповатым учеником. – ЦРУ и ФСБ. Вы оказываете нам содействие? Или противодействие?
– А как ты сам думаешь? – поинтересовалась Лиззи, чуть ли не мурлыкая от прикосновений ласкающей ее руки.