Но слезы отступили, потому что каждый миг в этом прохладном месте был счастьем.
Оно… пахло. Запах — кисловатый, щедрый, праздничный, уютный… да нет, невозможно описать, как пахнет большой — видимо, очень большой, — двор и дом, где делают вино. Этот запах можно было пить большими чашами. Сравниться с ним может только благоухающий ветвями и травами влажный воздух в тюркской бане в мгновение перед тем, как туда заходит, сбрасывая последние одежды, хатун, истинная повелительница народа карлуков, которая известна в Самарканде тем, что проводит в наших банных подземельях неделю, не выходя на свет.
А еще в полуподвале дома Адижера стоял сделанный из дерева настоящий низкий стол. А рядом — такие же низкие стулья. Предметы, по которым я понял, что уже точно нахожусь в Хорасане, хотя не пересек еще реку.
— Анахита, гость из дома Маниахов, — сказал он, чуть нервно потирая руки. — Ты несешь нам… (тут он зашептал что-то ей в ухо, а девушка с энтузиазмом кивала так, что ее темные косы подпрыгивали). — А пока она будет все это нести, напомню вам, что мы здесь работаем и с золотым виноградом тоже, но знамениты все-таки черным. Потому что… сколько сортов винограда в наших краях?
Я с изумлением поднял брови. Вот уж чего я не знал и знать не мог.
— Три с половиной тысячи только на многострадальной земле Ирана, — мгновенно продолжил мой собеседник. — А какое богатство есть еще в землях императора Бизанта… И под Иерусалимом, вино из Аскалона вы, конечно, знаете… А у нас тут, что неудивительно, знаменит Шираз. Но сорт, растущий на наших холмах, — он такой один. И больше нигде его нет. Это наша гордость. Пришел он давно и издалека. Была война, — тут Адижер сделал быструю гримасу, — семьсот, что ли, лет назад. И в земли царя царей забрела зачем-то армия одного человека… наверное, его имя помнят сегодня только здесь — его звали Красс. Марк Красс. Ну, его, конечно, убили, — тут мой хозяин отмахнулся рукой от чего-то несущественного, — и была такая история: царь царей как раз наслаждался Эврипидом… Это примерно то же, что Аристотель, только намного легче… (кривая улыбка), и звучат такие строки:
Мы принесли с гор
Только что убитую дичь —
Очень удачная охота,
— и представьте, вносят голову вот этого самого Марка Красса. Но это было не здесь, а в Харране, далеко на западе, — вдруг прервал себя он и прогулялся между мной и очищенным от лишних предметов столом.
Я со вздохом оглянулся на окружавший нас хаос: везде лежали и стояли глиняные сосуды, от небольших до таких, в которых поместилась бы пара людей. А также валялись черпаки, тряпки — большие и маленькие, чаши и чашки. Очень хотелось пить.
— А сюда, в Мерв — тогда он назывался Маргианой, — переселились его воины. Земли в те дни было много, — продолжал он. — Интересное было время — их даже не сдали в рабство. Мои предки, между прочим.
Темноглазая девушка за это время успела дважды вернуться и снова выйти, постепенно заполняя стол кувшинами, необычно большим числом чаш, а дальше принесла свежего хлеба и воды. Хлеб меня почему-то оставил равнодушным, а вот воду я начал пить сразу же и жадно.
— И это правильно, надо очистить рот перед тем, что вам предстоит, — назидательно заметил Адижер.
Тут на мой лоб легла нежная девичья рука, от холода которой я поежился, и озабоченный голос сказал:
— Отец, а эта рана, кажется, дает ему сильную лихорадку…
Тот запнулся, потом с неловкостью вздохнул и проговорил:
— Жаль. Мой уважаемый гость, вы ведь сейчас не будете пить много вина — надо ощутить ноздрями аромат, попробовать на язык, сделать маленький глоток — и всё. Это вас даже подбодрит. Дальше, как я уже сказал, к лекарю… Анахита, когда будешь выходить — скажи, пусть седлают мула… этого, с безответным характером, и двух парней поздоровее ему для охраны возьмем. А у воинов этого Красса в ранцах оказались черенки лозы из дома, с холмов империи Рум. И этот сорт — истинная драгоценность. Хотя он нелегок, ох, как нелегок, признает только самую дрянную сухую почву на западных склонах холмов — настоящее мучение. Но этот сорт сделал нас тем, что мы сегодня есть. Вот только пить такое вино молодым могут немногие. Это — новый урожай.
Первое, что я ощутил, — мощный аромат, который донесся до меня с немалого расстояния от первой из чаш.
— Если вы знаете, что такое вишня из Дамаска (я кивнул), но не засахаренная, а очень свежая — то вот это вы и ощущаете, — донесся до меня голос Адижера сквозь туман (лихорадка нанесла мне новый удар). — А на вкус — это не для слабых, язык вяжет, потому что у этого сорта очень толстая кожица. В некоторые дни по ночам у нас бывает холодно, и виноград таким образом защищается. Что вы еще ощущаете?
— Оно блестит, как масло. И очень густое, как сироп, — отвечал я сквозь туман.
— Да, правильно, — поощрил меня голос. — И это все, что можно сказать про такое вино. Но посмотрите, что с ним происходит, если дать ему постоять в запечатанном кувшине в подвале два года — да если еще, как придумала эта несносная девчонка, — он кивнул на дочь, — выжимать ягоды очень нежно, даже почти вообще не выжимать, дать им раздавить друг друга собственным весом.
И я ощутил появление сладкой нежности у корней языка, а также новые ароматы. Особенно один из них — совсем не легкий, напоминающий о потной шкуре лошади. Но и о чем-то еще.
— Вы знаете, о чем мне говорит этот запах, — услышал я свой голос. — О разгоряченной, сгорающей от страсти женщине, или о горячей коже какого-то животного. Непонятно почему, но мне это нравится.
Верно, — с удовлетворением кивнул Адижер (а дочка слегка смущенно отошла к своим кувшинам). — Я боялся сначала, что клиенты испугаются этого интересного оттенка. Но оказалось, что как раз он-то и привлекает. Это лишний раз доказывает, что мы с вами — все-таки тоже животные. Но такой тон надо укротить, надо смешать его с ароматом очень зрелых фруктов — что достигается выдержкой в девять-десять-одиннадцать лет. И вот вам вопрос, господин Маниах: перед вами три чаши вина. Кувшин какого из них стоит больше, чем молодой верблюд? Которое из них — то самое вино полководцев и царей? Которое из трех вы, как вы говорите, пили несколько дней назад в Самарканде?
Этим испытанием меня было испугать невозможно. Несколько предыдущих глотков вина вернули меня на какое-то время к жизни, кусочки лепешки были прожеваны мгновенно, а пара чашек воды и вовсе примирили меня с миром в целом.
Я поочередно провел носом над каждой из чаш, одновременно вспоминая свой единственный в этом году день в родном доме. И одну чашу сразу же отставил в сторону: это вино было похоже на прекрасную женщину, от него пахло ночными цветами и сладостью… но это было совершенно не то, что я пил в момент, когда меня зацепило лезвие ножа.
Из двух оставшихся выбрать нужное оказалось непросто, потому что каждое было достойно царя. Но это, скажем так, были очень разные цари — один сильный, щедрый и добрый, хотя по характеру простой, а вот второй… Да, да, перезревшая ежевика вместо вишни, и прошлогодняя листва, сливающаяся с этим неповторимым запахом разгоряченного животного.