Но, с другой стороны, мервский барс не был повелителем правоверных. И для него многое, в том числе ритуал приемов, надо было отрабатывать заново.
Далее же — если ты находился перед лицом халифа — полагалось сесть на маленький молитвенный коврик напротив властелина трети мира, постараться при этом не оказаться выше его (мне это не грозило) и говорить с ним тихим голосом, обращаясь на «ты», потому что это было наиболее простым и искренним из обращений.
Если перед ним стояла еда, то вежливым считалось взять одну-другую щепотку вытянутыми вперед пальцами. О таких изобретениях согдийского (и иранского) ума, как двузубая вилка, речи тут не шло, тем более что еда народа арабийя этому не благоприятствовала.
Собственно, почти таким же был ритуал при дворе Светлого императора, главы дома Тан, — только там о еде речь не шла, да и «ты» было бы не очень уместным.
Но у Абу Муслима все оказалось совершенно по-другому.
Как бестелесный призрак, юноша с развевающимися завитыми локонами, струившимися из-под простой повязки, вылетел из-за угла. Два воина в толстых кожаных куртках и еще какие-то люди тщетно пытались его догнать — он буквально стелился над землей, тонкие полы абы летели за его плечами, движения были плавны и точны. Я понял, что в бою, пешем или конном, с этим человеком лучше не встречаться.
Секретарь в черном начал вполголоса что-то говорить, но Абу Муслим посмотрел на него с вежливым укором (тот замолчал на полуслове) и начал рассматривать меня с любопытством. Он силился что-то вспомнить. Тогда, с разорванным локтем, вопящий и жмурящийся от боли, он вряд ли приглядывался к человеку, который его держал, — но ведь затем он пришел в себя и всмотрелся в наши с целителем лица.
Вот на его губах появилась детская открытая улыбка.
— Маниах — это потом, друг мой Зияд, — снова отмахнулся он от секретаря. — Сначала — вот этот человек, который совсем недавно что-то хорошее для меня сделал. И хочет, наверное, сделать что-то еще. Я же сказал, что не забуду вас, мой дорогой. И не забыл. Ведь вы от целителя? Он был у меня всего два дня назад и сказал, что локоть в полном порядке, кожа тоже заживает. Так что же еще?
— Я сам от себя, — вежливо улыбнулся я. — И пришел совсем по другому делу. Ашофте не нужны мои услуги с вашим локтем, да и вообще я такой же его пациент, как и вы, повелитель Хорасана. Просто я случайно оказался тогда нужен, рядом больше никого не было.
Тут Абу Муслима окончательно догнала и окружила полукольцом его свита — я не без удивления увидел какого-то человека с лицом, закрытым белой полупрозрачной тканью, как у женщин Бизанта, а рядом с ним… красавца-воина с носом, как боевой топор. Того, что первым проехал вперед по двору крепости позавчера, после чего следующий всадник оказался насажен на нож убийцы. Я сразу насторожился — «слишком хорош», вспомнил я свой тогдашний приговор ему.
Зияд же снова начал бормотать на ухо Абу Муслиму.
— Ничего не понимаю, — с оттенком жалобной капризности сказал тот, снова полуобернувшись ко мне. — Вы — родственник семьи Маниахов? Той самой, из Самарканда?
— Я не родственник, — скромно сказал я. — Я глава этой семьи. Подтвердить это может один очень уважаемый человек по имени Бармак. (Тут юноша повернулся к воину-красавцу, произнес: «Халид», и они обменялись быстрыми тихими фразами.) А у Ашофте я оказался примерно так же, как и вы, — рана в плече. Ножевая рана… Знаете, есть тут некие личности — не далее как пару дней назад они нашли себе очередную жертву в двухстах шагах отсюда… Со мной им повезло меньше. Я был только ранен.
Если говорить абсолютно честно, то я мог бы не объяснять Абу Муслиму, кто и почему меня ранил, — но, каюсь, мне хотелось произвести на него впечатление.
И у меня это, кажется, получилось очень здорово.
Юный полководец еще раз обменялся взглядами с великолепным воином, потом махнул рукой всей свите (она разом отодвинулась), сделал несколько шагов к глухой белой стене дома, полуобернулся к ней и поднял к лицу обе руки, как будто в молитве. И замер в этой позе.
Воцарилась полная тишина — никто даже не шевелился.
Наконец он повернулся и подошел ко мне совсем близко — я снова услышал запах розового масла.
— Глава дома Маниахов здесь? Глава дома Маниахов пришел ко мне… в черной одежде?
— Сейчас мне не нужна другая, — отвечал я с некоторым раздражением.
— И чего же вы хотите? — спросил он. В его желтых глазах сияли веселые искры.
— Я хотел просить у повелителя разрешения поселиться на некоторое время где-нибудь здесь, — махнул я рукой в сторону домиков. — Это как-то безопаснее. И еще — держать при себе нескольких чакиров.
— Ах, еще и собственные чакиры? Прямо здесь? Как у иранского принца? — кажется, он начал давиться смехом.
— Нет, только десять человек, — сказал я наугад.
Он немедленно потерял интерес к этому вопросу — десять чакиров, с оружием или без, его явно не интересовали, — и начал о чем-то напряженно думать.
— И вы с этим пришли ко мне? — почти без выражения прошептал, наконец, он.
— А к кому здесь еще можно идти главе дома Маниахов? — так же тихо отвечал я.
Более того, в моем голосе было искреннее недоумение. Кто угодно ведь не мог селиться в этих домиках находившихся уже за линией охраны. А значит, нужно было разрешение… чье? При дворе Светлого императора я привычно шел к самому высшему из чиновников, который мог решить нужный мне вопрос. Собственно, и вообще было бы странным, если бы человек из рода Маниахов скромно обращался к кому-то из вторых и третьих людей по какому бы то ни было делу, — меня просто бы не поняли. Так что накануне я недолго размышлял насчет того, что мне делать, — и поступил бы так же, даже если бы деньги моей семьи не послужили той искрой, из которой и заполыхало пламя бунта в Хорасане. Другое дело, что говорить сейчас об этих деньгах вслух было бы невежливо.
Лицо Абу Муслима начало расплываться в улыбке, смысл которой мне был не вполне понятен. Потом он подошел еще на полшага и резким движением прижал меня к сердцу. И, вместе со мной, повернулся к свите:
— Этот человек, Маниах, глава дома Маниахов, — мой друг. Навсегда. Он будет жить здесь.
Он говорил с напором, будто кто-то мог осмелиться ему возразить. Все, естественно, молчали.
А потом Абу Муслим сказал пару слов насчет того, что мы еще будем видеться, и не раз, — и снова взметнулись в жаркий мервский воздух полы его абы. Полководец и бунтовщик скрылся в воротах того дома, у которого я до того сидел. А мне осталось лишь перекинуться парой слов с человеком по имени Зияд, Зияд ибн Салех: какой дом свободен, и так далее.
С того дня, хотя я, как и вся площадь, раза два видел издалека его летящую фигуру, мы с Абу Муслимом больше не разговаривали — впрочем, и времени прошло всего ничего.
Но в тот спокойный вечер, о котором сейчас речь, я был озабочен вовсе не возможными новыми встречами с мервским барсом, а чем-то совсем иным, поважнее.